Антология осетинской прозы
Шрифт:
— Будь по-твоему, Хазби. Я согласен.
Его крайне удивило, что вместо радости на лице свата отразились растерянность и даже недовольство. Чем он, Бека, не угодил уважаемому гостю? Разве он сказал «нет»?
А Хазби думал: «Черт бы тебя побрал, старого дурака. И меня заодно с тобой за то, что я взялся за это дело. Разве я не знал, что зло совершает тот, кто старается угодить всем? Вот положение-то». Он вдруг решил: «Да ну их. Возьму сейчас и выложу все начистоту. Не стоит связывать судьбы Уарзеты и Мухарбека. Люди они разные. Она девушка образованная, умная… А он и выпить любит, и умом не очень-то богат, и характер у него дурной. Не обрадуется
Но Хазби тут же отказался от своего намерения. Попробуй заикнись, у Бека глаза на лоб вылезут. За сумасшедшего сочтет. «Зачем же, — скажет, — ты сидел тут битых два часа, упрашивал меня?» Нет, такими вещами шутить нельзя. Совершил одну глупость, незачем удесятерять ее.
«Подвел меня Бека. Я-то думал, он умнее, думал — откажет.. Эх, не надо было соваться в эти дела», — с такими тяжелыми сомнениями отправился Хазби к Алдатовым, чтобы сообщить о согласии отца Уарзеты.
Как только Хазби ушел, Бека почувствовал нечто вроде раскаяния. До сих пор он и слышать не хотел о замужестве дочери. Словом не удостаивал сватов, поворачивал их с порога. Что же заставило его сейчас согласиться?
Конечно, Хазби не чета другим сватам. Человек умный, пустого дела не затеет и слов не кидает на ветер. Знал Каурбек, кого послать. Ну что ж, значит, наступило время для Уарзеты, такова воля бога.
Об одном не подумал Бека: о том, что, возможно, дочь сама выбрала себе жениха, возможно, любит кого-то. Такая мысль показалась бы ему нелепой. Его дочь полюбила без ведома и согласия отца? Но это бесчестие! Он настолько был уверен в непогрешимости членов своей семьи, в том, что никто из них никогда не преступит адатов, что не замечал увлечения Уарзеты студентом Майрамом.
А не заметить это мог только слепой. Для Фаризат, по-женски чуткой и проницательной, сердечная тайна дочери давно перестала быть тайной. Открытие это не огорчило Фаризат. Воспитанная на адатах, она все же понимала, что только с любимым человеком можно найти счастье.
На днях Фаризат попробовала поговорить с мужем об Уарзете и Майраме. И раскаялась. Бека улыбнулся змеиной улыбкой и разразился упреками:
— Вон оно что! Дочь моя хочет сбросить уздечку! Ей пришла охота вывернуть наизнанку освященный дедами осетинский обычай?! А ты, значит, состоишь у нее в подручных?! Вместо того, чтобы взгреть дочь как следует, она, смотрите, улыбается, словно совершила за день тысячу добрых дел!
Однако Фаризат не потеряла присутствия духа. Слава богу, не старые времена, чтобы рта не раскрыть.
— Я тебя хорошо знаю, отец. Если даже все люди земли начнут танцевать симд [40] вперед, ты один потянешь назад. Раньше девушки неграмотны да бесправны были, вот за них и думали родители. А к чему нашей Уарзете твоя уздечка, коль она больше тебя знает?
Бека хлопнул ладонью по столу:
— Кончай свою дурацкую болтовню! Я папаху пока не на чурбак надеваю, а на голову! Из ума пока не выжил! Если Уарзета завела какие-то шашни, то, значит ступила на кривую дорожку, и надо проучить ее. А если тебе что-то показалось и ты тут болтаешь со скуки, то я возьму палку и выбью из тебя дурь!
40
Симд — народный осетинский танец.
И вот сейчас, недоумевая по поводу согласия, которое он дал Хазби, Бека понял, что на его
Он позвал жену и сообщил ей о своем решении.
Фаризат изменилась в лице:
— А… а ты спросил Уарзету?
— Что? — грозно насупился Бека. — Ты опять за свое?!
…Уарзета сразу заметила, что мать расстроена. Лицо ее было печальнее обычного, она старалась не встречаться с дочерью глазами. Накрывая на стол, роняла то нож, то ложку и при этом каждый раз не забывала посылать проклятия неизвестному врагу.
— Мама, в тебя сегодня демон вселился, — улыбнулась Уарзета.
Фаризат покосилась на спину мужа, курившего у окна трубку, замахнулась на него ложкой, однако голос ее прозвучал смиренно:
— Пожила бы ты двадцать два года вот с этаким каменным идолом, поняла бы, что я еще слишком спокойна.
— Из-за чего же вы поссорились?
— Мы с ним давно ссоримся. Проживи он хоть две жизни, вот настолечко не изменится: вечно он будет считать, что его слово — закон. Господь дал ему крылья, да прикрепил их ниже поясницы — вот у него в глазах весь свет и перевертывается вверх ногами.
Уарзета засмеялась.
— Ну тогда вам самое время дать объявление в газету: мол, разводимся, поскольку не сошлись характерами.
Бека молчал. Раздувая щеки, со смаком вдыхал табачный дым и тонкой струйкой выпускал его в окно. Он размышлял над тем, как сообщить дочери о своем намерении выдать ее за Мухарбека. В глубине души Бека чувствовал: его новость не обрадует Уарзету. Поэтому во избежание бури прямо говорить не стоило. Пусть дочь постепенно, исподволь привыкнет к положению невесты.
Бека настолько был озабочен своей миссией, что даже не обращал внимания на язвительные речи жены.
— Если кому и осточертели все эти сваты, — начал он, словно раздумывая вслух, — так это мне. Какая радость отказывать людям? Этак можно со всем селом переругаться.
Уарзета удивленно взглянула на мать: в голосе отца слышались несвойственные ему вкрадчивость, мягкость.
— Скажите же ради бога, как быть дальше? Я к вам обращаюсь, — Бека повернулся лицом к столу, под его тяжестью надрывно заскрипел стул. — Люди и впрямь подумают: Бека не человек, а камень. Или мы, Зактаевы, считаем себя лучше всех на свете, потому и родню выбрать не можем? Мы тебя вскормили, дочка, выучили, поставили на ноги… Теперь… хм… всему свое время, стало быть, надо идти по пути, указанному всевышним… Да. И ничего зазорного тут нет. И вот тебе мое последнее слово, дочь: первый же сват не получит отказа. Не получит, клянусь богом! Не желаю больше, чтобы соседи смотрели на меня, как на кровника.
Отец замолчал, и Уарзета почти физически почувствовала, как на сердце ее легла холодная тяжесть. Теперь ей стало ясно, из-за чего поссорились родители. Хорошо, что хоть мать на ее стороне. Но… но нельзя же молчать… Если она ничего не скажет, то отец может принять ее молчание за согласие. Как можно позволить распоряжаться собой! Это же, это же… чудовищно. Неужели отец не понимает?
Она подошла к матери и встала чуть позади нее, как бы ища защиты.
— Значит, отец, из-за меня тебе надоедают люди? Так я поняла? — Голос ее дрожал от волнения: впервые она противоречила отцу. — Из-за меня они смотрят на тебя, как на кровника? Что ж, тогда я уйду от вас, буду жить отдельно. Чтобы не создавать тебе лишних хлопот…