Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин
Шрифт:
Шушуев открыл брошюру.
Какими же пользуются коммунисты, какими демократы?.. В решениях съездов КПСС, как и обо всем, что насущно, ежедневно касалось жизни народа, об этом ни слова сказано не было. Странно, но молчала и демплатформа.
Шушуев для чего-то перебрал в памяти лица партийных лидеров. У Травкина вид всегда живой, бодрый, уверенный. Жириновский, наоборот, чаще раздражен, вид такой, будто он никогда никакой схемой не пользовался.
Мешала сосредоточиться и дурацкая мысль о том, что отношения КПСС с народом —
Шушуев взял себя в руки и вгляделся в рисунки.
Схема один — «на коленях»?.. Осудить! Он счастливо вспомнил, что нет такой силы, которая могла бы поставить коммуниста на колени.
Схема два — собственно, единственная, которую Шушуев, что называется, знал не по учебникам, была, слава тебе, господи, политически пристойной.
Он уже собрался перелистнуть страницу, когда зачем-то мысленно отвел руки мужчины вправо, а женщины влево — тело его покрылось липким, холодным потом — он увидел фашистскую свастику.
Дыхание он перевел на схеме три. Она напоминала перекрещенные серп и молот. Но тут же он вспомнил, что и он, и его жена беспартийные. А черт же их знает, может, это схема-привилегия, спецсхема.
В схеме четыре тоже что-то смущало, на ней то ли женщина молилась, то ли мужчина просил милостыню. Не было в ней какого-то согласия с атеизмом.
Схема пять отвергала марксизм напрочь — на ней явный, ярый антикоммунист пользовался трудом другого человека.
После этого и все остальные схемы стали казаться ему недостойными коммуниста. А как только на месте мужчины на рисунках он представлял себе вождя гкчпистов Янаева, так яснее ясного видел — все это разврат.
Шушуев впал в отчаяние.
Вечером вернулась с работы жена. Последние события набросили на нее тень печали, а в печали жена Шушуева была хороша необыкновенно.
Два диких инстинкта ворвались в шушуевскую грудь. Один звался «инстинкт размножения в СССР», другой — «инстинкт самосохранения в отдельно взятой стране».
Кровь у Шушуева то приливала целиком к голове, то вся без остатка уходила в пятки.
Он то с клекотом, как-то по-орлиному, подскакивал к жене, то, жалобно пискнув, мышью трусливо бежал в угол.
В ноль часов ноль минут по московскому времени с криком «Так жить нельзя!» Шушуев выскочил из дома в ненастную, дождливую ночь.
Первым, кто его встретил на улице, был человек в рясе. Он перекрестил Шушуева, успокоил и объяснил, что в отличие от коммунистической хунты, которая разрешает жить… только по Ленину, демократы — и с ними бог — за все и всяческие схемы, позы, позиции, программы и учения, которые несут людям радость.
Рассвет застал Шушуева на баррикадах у Белого дома России. Через двое суток демократы победили.
(Из недалекого будущего)
— Стыдобище, — выговаривает
— Ни у кого у нас в роду по истории двоек не было, — поддакивает бабушка. — Вперед всего история шла.
— Обормотище! — тянет дед. — Бывало, и на гулянку придешь, первым делом за историю.
— А как же! — отводит глаза бабушка. — За что же еще? За историю сразу.
— Слушай, бестолковище, — говорит дед, — я тебе аккуратно все обскажу. В одна тысяча девятьсот семнадцатом году, уж это считай прошло… почти сто пятьдесят лет, объявился Ленин. Работал он у Всесоюзного старосты Дзержинского Якова Михайловича.
— Иосифа Виссарионовича, — поправляет бабушка.
— Работал по найму. У Дзержинского, запомни, на Лубянке была своя контора.
— Дзержинский конторщик?! — удивляется бабушка. —
Он был рыцарь. Прозвище ему — Чистые руки. Очень руки любил мыть. А остальные не мыли вовсе, а он по сто раз на дню мыл. Махнет, бывало, рукой, дескать, расстреливайте без меня, а сам все равно бежит руки мыть.
— Не даст сказать, — раздражается дед. — Прозвище ему было Горячее сердце Холодный лоб… Нет! Наоборот — Холодное сердце, а сам все время в горячке был.
Бабушка крестится.
— Что несет! Тоже родной истории не знает. С температурой-то кто был?.. Троцкий — буревестник.
Дед растерянно моргает:
— А проститутка кто же? — спрашивает он.
— Все, — уверенно и спокойно говорит бабушка. — Проститутки они были все. А главный — Сталин. Настоящая ему фамилия Брежнев Никита Сергеевич. Из цыган. Плясал все.
— Нет, не слухай ее, — предупреждает дед, — пожалуй что, брешет она. Ленин был. При нем были ленинцы, настоящие большевики, мечтатели-правдолюбы: Ежов, Ягода, Берия. Их всех победил Горбачев Красное Солнышко. Ласковый очень был, как солнышко, всем все обещал.
— Господи! — всплескивает руками бабушка. — Как же так можно с родной историей?! Взял и переврал все на свете. Обещал все кто? Ельцин.
— Нет! — торжествует дед. — Тут погодь. Ельцин обещал трудности, голод, цены большие. И энтот сдержал свое слово! Но он промахнулся. Он водочку запретил пить.
— Запутает ребенка вконец, — пугается не на шутку бабушка. — Кто кому запретил-то?.. Ему самому запретили. Кашпировский Чума Алтыныч. Сказал: тебе с утра не надо… Да там уж пей не пей — ГКЧП пришла.
— Да, — подтверждает и дед, — это вот которые после Чернобыля уроды, они объединились.
— Герои они были, — застывает торжественно бабушка, — почитай-ка Вторую окончательную историю России.
— Враги были, — твердо говорит и дед. — Пьянь последняя. Пропечатано в Третьей неподдельной истории Руси.
— А потом-то? — светится бабушка. — Когда историю переписывали окончательно, нашли, что герои они оклеветанные ни за что ни про что. Всем памятники им поставили мраморные да гранитные.