Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Глупо думать про лень негативно и надменно о ней отзываться: лень умеет мечтать так активно, что мечты начинают сбываться. Пот познавательных потуг мне жизнь не облегчил, я недоучка всех наук, которые учил. Глупо гнаться, мой пишущий друг, за читательской влагой в глазу — все равно нарезаемый лук лучше нас исторгает слезу. Он

воплотил свой дар сполна, со вдохновеньем и технично вздувая волны из гавна, изготовляемого лично. Нет, я на лаврах не почил, верша свой труд земной: ни дня без строчки — как учил меня один портной. Жили гнусно, мелко и блудливо, лгали и в стихе, и в жалкой прозе; а в раю их ждали терпеливо — райский сад нуждается в навозе. Меня любой прохожий чтобы помнил, а правнук справедливо мной гордился, мой бюст уже лежит в каменоломне, а скульптор обманул и не родился.

ТРЕТИЙ

ИЕРУСАЛИМСКИМ ДНЕВНИК

1995

Я лодырь, лентяй и растяпа,

но в миг, если нужен я вдруг —

на мне треугольная шляпа

и серый походный сюртук.

ВСЕ, КОНЕЧНО, МЫ БРАТЬЯ

ПО РАЗУМУ,

ТОЛЬКО ОЧЕНЬ КАКОМУ-ТО

РАЗНОМУ

Наш век имел нас так прекрасно, что мы весь мир судьбой пленяли. а мы стонали сладострастно и позу изредка меняли. По счастью, все, что омерзительно и душу гневом бередит. не существует в мире длительно, а мерзость новую родит. Вовек я власти не являл ни дружбы, ни вражды, а если я хвостом вилял — то заметал следы. Сейчас полны гордыни те, кто, ловко выбрав час и место, в российской затхлой духоте однажды пукнул в знак протеста. Вор хает вора возмущенно, глухого учит жить немой, галдят слепые восхищенно, как ловко бегает хромой. Кто ярой ненавистью пышет, о людях судя зло и резко — пусть аккуратно очень дышит, поскольку злоба пахнет мерзко. Нас много лет употребляли, а мы, по слабости и мелкости, послушно гнулись, но страдали от комплекса неполноцелкости. В

нас никакой избыток знаний, покров очков-носков-перчаток не скроет легкий обезьяний в лице и мыслях отпечаток. Все доступные семечки лузгая, равнодушна, глуха и слепа, в парках жизни под легкую музыку одинокая бродит толпа. Владеть гавном — не сложный труд и не высокая отрада: гавно лишь давят или мнут, а сталь — и жечь и резать надо. Еще вчера сей мелкий клоп был насекомым, кровь сосущим, а ныне — видный филантроп и помогает неимущим. Бес маячит рядом тенью тощей, если видит умного мужчину: умного мужчину много проще даром соблазнить на бесовщину. Загадочно в России бродят дрожжи, все связи стали хрупки или ржавы, а те, кто жаждет взять бразды и вожжи, страдают недержанием державы. По дряхлости скончался своевременно режим, из жизни сделавший надгробие; российская толпа теперь беременна мечтой родить себе его подобие. В раскаленной скрытой давке увлекаясь жизни пиром, лестно маленькой пиявке слыть и выглядеть вампиром. Видимо, в силу породы, ибо всегда не со зла курица русской свободы тухлые яйца несла. От ветра хлынувшей свободы, хотя колюч он и неласков, томит соблазн пасти народы всех пастухов и всех подпасков. По воле здравого рассудка кто дал себя употреблять — гораздо чаще проститутка, чем нерасчетливая блядь. Россия ко всему, что в ней содеется, и в будущем беспечно отнесется: так дева, забеременев, надеется, что все само собою рассосется. Вокруг березовых осин чертя узор хором воздушных, всегда сколотит сукин сын союз слепых и простодушных. Живу я, свободы ревнитель, весь век искушая свой фарт; боюсь я, мой ангел-хранитель однажды получит инфаркт. Российская жива идея-фикс, явились только новые в ней ноты, поскольку дух России, темный сфинкс, с загадок перешел на анекдоты.