Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Поскольку склянка алкоголя — стекляшка вовсе не простая, то, как только она пустая — в душе у нас покой и воля. Оставив дикому трамваю охоту мчать, во тьме светясь, я лежа больше успеваю, чем успевал бы, суетясь. Чтоб жить разумно (то есть бледно) и максимально безопасно, рассудок борется победно со

всем, что вредно и прекрасно. Душевно я вполне еще здоров, и съесть меня тщеславию невмочь, я творческих десяток вечеров легко отдам за творческую ночь. Да, выпив, я валяюсь на полу: да, выпив, я страшней садовых пугал, но врут, что я ласкал тебя в углу; по мне, так я ласкал бы лучше угол. Во мне убого сведений меню, не знаю я ни фактов, ни событий, но я свое невежество ценю за радость неожиданных открытий. Насмешлив я к вождям, старухам, пророчествам и чудесам, однако свято верю слухам, которые пустил я сам. Мы вовсе не грешим, когда пируем, забыв про все стихии за стеной, а мудро и бестрепетно воруем дух легкости у тяжести земной. Хотя погрязший в алкоголе я по-житейски сор и хлам, но съем последний хер без соли я только с другом пополам. Душа порой бывает так задета, что можно только выть или орать: я плюнул бы в ранимого эстета, но зеркало придется вытирать. К лести, комплиментам и успехам (сладостным ручьем они вливаются) если относиться не со смехом — важные отверстия слипаются. Зачем же мне томиться и печалиться, когда по телевизору в пивной вчера весь вечер пела мне красавица, что мысленно всю ночь она со мной? Для жизни шалой и отпетой день каждый в утренней тиши творят нам кофе с сигаретой реанимацию души. Не слушая судов и пересудов, настаиваю твердо на одном: вместимость наших умственных сосудов растет от полоскания вином. Был томим я, был палим и гоним, но не жалуюсь, не плачу, не злюсь, а смеюсь я горьким смехом моим и живу лишь потому, что смеюсь. Нет, я в делах не тугодум, весьма

проста моя замашка: я поступаю наобум, а после мыслю, где промашка. Я б рад работать и трудиться, я чужд надменности пижонской, но слишком портит наши лица печать заезженности конской. Не темная меня склоняла воля к запою после прожитого дня: я больше получал от алкоголя, чем пьянство отнимало у меня. Хоть я философ, но не стоик, мои пристрастья не интимны: когда в пивной я вижу столик, моя душа играет гимны. Питаю к выпивке любовь я, и мух мой дым табачный косит, а что полезно для здоровья, мой организм не переносит. Мне чужд Востока тайный пламень, и я бы спятил от тоски, век озирая голый камень и созерцая лепестки. Так ли уж совсем и никому? С истиной сходясь довольно близко, все-таки я веку своему нужен был, как уху — зубочистка. Подлинным по истине томлениям плотская питательна утеха, подлинно высоким размышлениям пьянство и обжорство — не помеха. Пока прогресс везде ретиво меняет мир наш постепенно, подсыпь-ка чуть нам соли в пиво, чтоб заодно осела пена. Хоть мыслить вовсе не горазд, ответил я на тьму вопросов, поскольку был энтузиаст и наблюдательный фаллософ. Поздним утром я вяло встаю, сразу лень изгоняю без жалости, но от этого так устаю, что ложусь, уступая усталости. На тьму житейских упущений смотрю и думаю тайком, что я в одном из воплощений был местечковым дураком. По многим я хожу местам, таская дел житейских кладь, но я всегда случаюсь там, где начинают наливать. Позабыв о душевном копании, с нами каждый отменно здоров, потому что целебно в компании совдыхание винных паров. Мы так во всех полемиках орем, как будто кипяток у нас во рту; настаивать чем тупо на своем, настаивать разумней на спирту.