Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

Горин Григорий Израилевич

Балакирев перекрестился, подошел, сел. Головкина ловко намылила ему физиономию, заработала лезвием.

Височки нынче носят короче… А усики – ниточкой али таким „саксонским червячком“… Не дергайся! Я ж стараюсь…

Балакирев. Благодарствую, сударыня. Но я за прошлые ваши старания цельный год отсидел.

Головкина. Думаешь, я донос на тебя писала?

Балакирев. Думать в тюрьме не положено. Показали – прочитал.

Головкина (невозмутимо). Это меня Ягужинский заставил. Сама ж была против… Вот те крест! Со слезами писала – так тебя было

жалко… Но нынче – все! Переметнулась. (Тихо.) Я нынче под Шафировым. Он обходительней и к царице нынче ближе… Тебе, кстати, тоже гостинчик прислал… (Вынула пульверизатор, стала опрыскивать Балакирева. Тот недовольно вскочил.)

Балакирев. Не нужен мне ваш гостинчик! Ничего не нужно! Домой я уезжаю! К маменьке!

Головкина. Чего орешь? Придет срок – пошлют и к маменьке… А нынче при дворе она служит. И Дуня твоя тоже при дворе… И ребеночек…

Балакирев. К-какой ребеночек? Чей?

Головкина. Говорят, твой… вроде… А может, и не твой? Какая разница, Ваня? Мы все здесь, при дворе, как одна семья…

С шумом входит Меншиков.

Меншиков. Иван! Сукин кот! Где ты? Не один, что ль?

Головкина. Один он, один… (Поспешно собирает парикмахерские принадлежности.)

Меншиков. Пошла вон! Бесстыжая! Придумали на курляндский манер с мужиками париться…

Головкина. А то яс вами на русский манер не парилась…

Меншиков. Иди отсюда, кому говорю!

Головкина испуганно убегает.

Совсем в России порядка не стало. Уж и в бане под каждой шайкой – шпиен… Ну, здорово, Иван!

Балакирев. Здравствуйте, Александр Данилович!

Обнялись.

Меншиков. Вот мы и снова свиделись. И снова ты голый, как тогда в полку… на дежурстве, когда первый раз увидел. (Втянул носом воздух.) Фу! Как она тебя Шафировым-то провоняла… Придется дух его перешибать! (Полез в карман, достал флягу.) Давай помянем государя нашего великого, друга моего незабвенного Петра Алексеевича… (Налил Балакиреву в чарку, сам глотнул из фляги.)

Балакирев (выпив). Ух! Крепка водка княжеская…

Меншиков. Царский рецепт. Спирт, на „гонобобеле“ настоенный… Ну, давай по второй… За дам. За царицу нашу обожаемую, Екатерину Алексеевну!

Балакирев. Святое дело!

Выпили.

Меншиков. И сразу по третьей, чтоб разговор потек…

Балакирев. Не откажусь! На посошок!

Меншиков. Далеко ль собрался?

Балакирев. В деревню… В отставку думаю проситься…

Меншиков (погрозил кулаком). В отставку солдат только в гробу уходит! Понял? Ты мне тут надобен… Пей!

Выпили.

Меншиков (завинчивает пробку). Фляга пулей семь раз простреленная, а не течет. Всю северную войну со мной прошла, в кунсткамеру отдал… А ныне обратно вернул. Такое времечко пришло, Иван: не выпьешь с утра – дня не проживешь. Царь-то, умирая, завещания ведь не отписал… Сказал только: „Оставляю все…“ – и душа отлетела. А чего „все“?.. Кому „все“?!

Сразу тут такое началось!.. Народ зашумел. Сенат затрясся. Кабы я тогда ночью не ворвался во дворец с преображенцами, не быть бы Кате царицей… А все же трудно державу держать без ясного Петрова указа. Бояре мальчишку, внука его, на трон тянут… Нас, конюховых детей, люто ненавидят. Да и соратнички мои, графы да бароны, которым я же родословные подарил, теперь под меня и копают! Ягужинский – с одной стороны, Шафиров – с другой… Прямо Полтава на Неве. (Таинственно.) А хуже всего с Катериной… Уж, кажется, знаю царицу давно, и душевно, и на ощупь… а вот нет. Подсадил на трон – она умом поехала… Взаправду решила, что державой командовать сможет… Пить начала. Трубку курит… Вакханкой сделалась! И указы издает… „Исполняя волю нашего покойного государя, повелеваю…“ А волю-то Петра по снам разгадывает… Ей-богу! У нее на эту дурь совсем ум за разум зашел. Говорит, вещие сны ей снятся каждую ночь… И она по им живет. Tы, Вань, сны толковать умеешь?

Балакирев. Не очень. Так, чему бабка учила: хлеб видишь – к дождю, говно – к деньгам…

Меншиков. Нет… Это и я знаю. У царицы совсем непонятные сны… Вот вчера рассказывала: иду, говорит, в горах, Альпах, с козленочком… Подходят к ручью… Козленочек и говорит: сестрица, сестрица, можно воды напиться? А она его вдруг как толкнет в пропасть… И сама смеется… А он пьет… Нет, погоди, напутал… Он летит… Она пьет… Или оба?.. Такой вот дурацкий сон! К чему?

Балакирев (подумав). Может, и вам не пить боле, Александр Данилович?

Меншиков. Не получается, Ваня… (Достал флягу, хлебнул.) Струны внутри натянуты, колки надо чуток отпустить. Ведь всю жизнь под страхом живешь… Вот я ныне всего достиг, генерал над генералами стал, а все равно, как Петра вспомню, мурашки бегают… (Перешел на шепот.) Говорят, он и сейчас часто ночами по дворцу ходит…

Балакирев. Кто?

Меншиков. Царь усопший.

Балакирев (испуганно крестится). Свят… свят…

Меншиков. Охрана видала… Появляется, сказывают, такой весь бледный… в голубом парадном комзоле… шляпе… в башмаках стоптанных… О, гляди!!

При этих словах Меншиков вдруг издал какой-то странный звук ужаса и ткнул пальцем в глубь коридора. Балакирев испуганно обернулся.

Из темноты медленно и торжественно к ним плыла фигура Петра, одетого в парадный камзол…

Меншиков и Балакирев разом рухнули на колени.

Меншиков. Не погуби, мин херц!! Не погуби! (Крестится.)

Балакирев (бьет лбом об пол). Невиновный я, Петр Алексеич. Враги очернили… Отпусти меня, царь, со двора! Я боле в тюрьму не хочу!

Меншиков. Ия не хочу! За обоих, Ванька, проси… За обоих!..

Фигура Петра остановилась перед ними. Из-за нее вышел худенький старичок, художник Растрелли.

Растрелли (глядя на стоящих на коленях Меншикова и Балакирева). Ноте белло, синьоры! Нехорошо!.. Нельзя молиться истукан!.. То первобытное язычество есть…

Меншиков (поднял голову, обалдело смотрит на старичка). Ты кто?

Растрелли. Я есть итальянский художник Растрелли. А это – восковой фигур царь Петр Романов. Сделан мной по приказу императриц…