Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Хорошо. До встречи.
— Секунду. Как мы узнаем друг друга? Вы что, видели меня раньше?
— Нет, не видел. Но я вас узнаю.
На последней фразе в кабинет вошел Хмелев. Он вошел нарочито медленно, так же разделся и сел за стол, впритык стоящий с моим.
Я достаточно хорошо изучил повадки Хмелева и насторожился. Ему было двадцать восемь лет, но с мальчишеством, точнее с пережитками мальчишества, он не расставался. Мальчишеством он прикрывался, чтобы не показать своей радости, ибо понимал, что выражать свои чувства обнаженно недостойно мужчины.
— Неужели повезло? — недоверчиво спросил я.
— Везет дуракам, — криво усмехнулся Хмелев.
Я понял, что он вернулся с чем-то очень важным, и подумал, что не напрасно
— Везет сильным, — сказал я. Это была одна из любимых сентенций генерала Самарина, а он слов на ветер не бросал. — Рассказывай.
— Ты чего от меня ждешь?
— Отчета о поездке к Коробову.
— Пустой номер. Напрасные хлопоты. Только бензин перевел.
— Издержки производства. — Я не мог скрыть облегчения и улыбнулся.
— Чего улыбаешься? В одном месте пусто, в другом — густо. Короче. После Варшавки заехал к одному работяге в «Металлоремонт» у Павелецкой, к соседу Игнатова, к тому, который живет слева от квартиры Игнатова. Пятого он чуть ногу не придавил мне дверью. Помнишь, тот, который ничего не видел, ничего не слышал. И возникла у меня мысля, наверно от отчаяния, — как это никто ничего не видел и не слышал? — что мужик неспроста уходит от своего гражданского долга. Короче. Разговорил я его. Лет пять назад Василий Васильевич Федотов оказался свидетелем дорожно-транспортного происшествия, наезда. Когда дело дошло до свидетельства, вся толпа любителей острых ощущений разбежалась. Он остался. Остался, говорит, на свою голову, затаскали по судам, работать не давали. С тех пор решил ни во что не вмешиваться. Это он сотворил для Игнатова два сейфовских замка. Месяц назад. Ты знаешь, что восемнадцатого ноября прошлого года была квартирная кража в соседнем с игнатовским подъезде?
— Нет.
— Теперь знай. Участковому надо как следует врезать за умолчание. Обчистили, но не сильно, квартиру инженера. Похоже, работали по наводке. В числе немногих вещей унесли чемодан морских камней — коллекцию инженера. Представляю рожи бандюг, когда вместо «камушков» они увидели гальку. Наводчику наверняка холку намылили. Дело, между прочим, осталось нераскрытым.
— Какая связь?
— Связь есть. Замки Игнатов заказал после кражи. Сдрейфил.
Хмелев сделал паузу для пущего эффекта. Предстояла самая важная часть рассказа. Я подыграл ему.
— Все?
— Ха! Второго числа примерно в восемь тридцать вечера, то есть за полтора часа до убийства, Василий Васильевич Федотов видел человека, который, выйдя из лифта, озираясь по сторонам, направился к квартире Игнатова, позвонил и вошел.
— А где в это время находился Федотов?
— На пол-этажа выше. Собирался опорожнить ведро в мусоропровод. Лампа там не горела, и Федотов был в тени.
— Дал описание?
— Описание я тебе дам в своем переводе. Возраст — около сорока. Тип лица европейский с примесью монгольского. Рост средний, коренастый, лицо — набрякшие веки, нос широкий, щеки толстые, губ нет…
— Как это губ нет?
— Безгубый он, один разрез рта. Подбородок круглый с ямочкой. Одет в стеганую синюю куртку-пуховку с капюшоном, как у меня. Василий Васильевич сразу это признал. На голове вязаная шапка, синяя с красной полосой. Джинсы заправлены в рыжие сапоги. Надо выписать пропуск Василию Васильевичу на девятнадцать ноль-ноль. Он поможет изготовить фоторобот. Ну как? Сработано хорошо?
— Не хорошо, отлично, Саша! Только мне сейчас некогда обсуждать это. Бегу на свидание с девушкой, с которой Игнатов разговаривал перед смертью.
ГЛАВА 4
У третьего столба в вестибюле станции метро «Маяковская» стояли две стройные девушки в одинаковых дубленках и сапогах, мужских ондатровых шапках, с перекинутыми через плечо сумками — одна с коричневой, другая — черной, обе привлекательные брюнетки с одинаково подведенными глазами и тоном на щеках. Всеобщая стандартизация. Даже меткий глаз
Девушке было года двадцать два. Игнатову — тридцать восемь. Что могло быть общего между ними?
Она обернулась, и мы встретились взглядом.
— Здравствуйте, Нелли. Я — Сергей Михайлович.
— Здравствуйте. Как вы узнали меня? Вы что, из милиции?
— Угадали. Идемте, — я взял ее под руку и повел к эскалатору. — Здесь шумно.
— Что случилось? Куда мы идем? Вы что, в самом деле из милиции?
Я кивнул.
Мы поднялись к выходу на Садовое кольцо, дошли до Каретного ряда, и только тогда она сказала:
— Мы идем на Петровку?
— Зато нам никто не помешает.
До самого кабинета Нелли не проронила ни слова.
Мы беседовали вдвоем. Миронова, когда я позвонил ей из другого кабинета, отказалась приехать, считая, что девушка может замкнуться. Хмелев пристроился к соседям.
Сообщение о смерти Игнатова вызвало у Нелли шок. С той минуты прошел час. Она уже не плакала. Но мне казалось, что полностью она осознает происшедшее позже…
Она была студенткой Московского автомобильно-дорожного института. В первый после окончания школы год она не поступила в институт, и кто-то из более удачливых абитуриентов порекомендовал ей Игнатова. Девять месяцев он давал Нелли уроки у себя дома. На следующий год она получила по математике отличную оценку, которая сыграла решающую роль в сумме баллов, необходимых для зачисления в институт. Она была так счастлива, что ни о чем, кроме того, что стала студенткой, думать не могла. Ей в голову не приходило позвонить Игнатову и поблагодарить. И за что его благодарить? Подготовить ее был его долг. Он за это получал немалые деньги — десять рублей за урок. Осенью Нелли случайно встретила Игнатова в метро — он поднимался по эскалатору, она спускалась — и как только увидела его, в ней вспыхнула благодарность к нему с такой силой, что она побежала за ним, догнала и радостно сообщила, что поступила в институт. Зашли в кафе. Потом он стал ей звонить. Первый год они встречались редко, иногда не виделись месяц-два, но часто подолгу говорили по телефону. Он был умным, много знал, она же ничего не знала, мало читала. Он давал ей списки книг, которые необходимо прочитать, потом расспрашивал о прочитанном. Он к ней относился как к дочери и не скрывал этого. Давал ли он ей книги? Нет, книги она брала в библиотеке. Позже, когда они стали любовниками, его отношение к ней не переменилось. Была составлена целая программа ее образования. После института они шли в музей, причем осматривали его не целиком за час-другой с экскурсоводом — это для приезжих дураков, говорил он, — а по разделам. На каждый музей уходило две-три недели, иногда месяц и даже два.
— Чем вы объясняете такое поведение Олега Григорьевича? — спросил я.
— Вначале я не думала об этом. Принимала все как есть. Мне было просто интересно. Я узнала о таких вещах, о которых никогда не слышала. Наверно, так и умерла бы дурой, не встретив Олега. История, искусство, литература. Раньше Микеланджело, Рембрандт, русские передвижники, французские импрессионисты были для меня пустым звуком. Он научил меня удивляться. Особенно Олег любил импрессионистов. Не мог спокойно говорить о них, много рассказывал о том, что никто их не признавал при жизни, что некоторые умерли в нищете, а теперь весь мир перед ними преклоняется. Я была потрясена. Какие одержимые люди! Взять хотя бы Гогена. Одержимость привела его к сумасшествию. Помните, он отрезал себе ухо?