Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

Лазутин Иван Георгиевич

«Отпечатки пальцев на дверце шкафа идентичны с отпечатками большого, указательного и среднего пальцев правой руки гр-на Кобылина И. Т., 1952 г. р., дактоформула 65543/48276, проживает в г. Люберцы, дважды привлекался к ответственности по ст. 144 и 146 УК РСФСР».

«Проживает в г. Люберцы» — было чисто условным, во всяком случае для нас. Может быть, он проживал в Люберцах, но ни по месту прописки, ни в других местах его не нашли. Поэтому его объявили во всесоюзный розыск. Принадлежность других отпечатков экспертиза не установила. Но отпечатки были.

…Я думал о предстоящих делах. Завтра будут готовы фотографии человека, вошедшего в квартиру Игнатова, и мы предъявим их Галине Ивановне, Нелли, Маркелову, Стокроцкому, Шталю, всем, кому только можно, чтобы использовать

малейший шанс опознать его. Кто-то из них его опознает. Должен опознать. Завтра же Хмелев поедет в Люберцы. Один? Нет, пожалуй, мне стоит поехать с ним. Вдвоем легче будет разузнать побольше о Кобылине. Не поторопились ли мы с объявлением его во всесоюзный розыск? Самарин возражал. У него были сомнения. Может, Кобылин действительно не пустился в бега, а гуляет на награбленное и, промотав все деньги, возвратится домой. Но сколько можно держать засаду? Нет, скорее, он почуял опасность и пустился в бега. И завтра же надо побеседовать со Шталем. Лечащий врач иногда знает немало о больном… Больной… Инвалид… Не станет рецидивист грабить инвалида без наводки. Кто навел Кобылина? Человек, фотографии которого будут завтра размножены? Или кто-то другой? А не повторилась ли история с «камушками»? Нет, преступники нашли то, что искали. Иначе они перевернули бы весь дом…

Я не заметил, как спустился по лестнице на третий этаж. Я повернул назад, чтобы подняться на свой, пятый, когда меня окликнул Самарин. Он никогда не пользовался лифтом. Генерал был в шинели и папахе. Похоже, он собрался домой.

— Ты здесь?! — спросил Самарин.

— Где же мне быть, Владимир Иванович? Расследование только началось.

— Я думал, празднуешь с друзьями правительственную награду. Иди оденься, подкину до дома. Жду в машине.

Благодаря Самарину я приехал домой, когда не было еще девяти.

Я принял душ, надел халат и приготовил себе ужин. Пообедать я не успел и собирался поесть основательно, несмотря на поздний час. С полной тарелкой и бокалом «Цинандали» я удобно устроился в кресле. У меня было одно желание — провести вечер перед телевизором. Я взял со столика программу. Следовало узнать, что показывают, как говорит Хмелев, по ящику и что я буду смотреть. «Время» — обязательно. В 21.35 по второй программе художественный фильм «Разоблачение». Любопытно. Наверно, детектив. Я открыл страницу 14-ю. Точно. «Фильм рассказывает о том, как сотрудники МУРа раскрыли преступление, связанное с похищением зарплаты работников научно-исследовательского института» А что по первой программе? «Театр — мой дом» Театральные мемуары. «В передаче участвуют Ангелина Иосифовна Степанова и Марк Исаакович Прудкин. Прославленные актеры рассказывают о людях Художественного театра, о тех, кто своим искусством вписал незабываемые страницы в летопись отечественной сцены». Я выбрал театральную передачу. В одиннадцать я собирался лечь спать.

Не успел я проглотить первый кусок, как зазвонил телефон. Только бы не с Петровки, подумал я. Одеваться, идти на мороз было выше моих сил. Я взял трубку. Звонила соседка, одинокая сорокалетняя женщина, которая никак не могла выйти замуж. После развода она дважды пыталась устроить свою жизнь. Безуспешно. Я не мог понять почему. Она была недурна собой, владела двухкомнатной квартирой, великолепно пекла пироги, любила дом, а мужчины не задерживались у нее. Может быть, потому, что была не в меру болтливой? Кто знает… Смущаясь и запинаясь, она сказала, что у нее необычная просьба.

— Какая, Майя Аркадьевна?

— Соседей, с которыми у меня приличные отношения, нет дома. Соседи из тридцатой квартиры, смежной с моей, меня терпеть не могут. А меня пригласили в кино. Это очень важно. Очень.

— Просьба какая, Майя Аркадьевна?

— Не могли бы вы на полтора часа приютить моего щенка? Он кроха, совершеннейшая прелесть, очаровашка, но не переносит одиночества — визжит, лает, а соседи из тридцатой квартиры…

— Приводите.

Щенок в самом деле был прелестной крохой — королевский пудель, но сволочной. Сначала он норовил запрыгнуть в мою тарелку и сцапать мясо, хотя я кормил его — кусок себе, кусок ему, но щенку все было мало, будто он унаследовал

гены не благородных предков, а вечно голодных дворняг. Потом он стал носиться по квартире, визжал, лаял, справлял нужду на паркете. Не получался у меня тихий вечер.

Программа «Время» подходила к концу, когда телефон снова зазвонил. Если с Петровки, что я буду делать со щенком? От страха у меня сел голос.

— Серго, ты? Слава богу! Это я, Юра.

«Слава богу» должен был сказать я. Звонил мой сосед и приятель Юрий Чарквиани, добрейший человек, умница — кандидат медицинских наук, весельчак и обжора. Он жил этажом выше в такой же однокомнатной квартире, как моя. Мы познакомились, когда вселились в дом. Он переехал в Москву из Тбилиси девять лет назад, успел защититься, писал докторскую, но мечтал не о докторской степени, а о том, чтобы похудеть. В юности Юра танцевал в самодеятельном национальном ансамбле и, судя по фотографиям, которые с тоской демонстрировал всем, был строен как кипарис. Теперь его добродушное лицо округлилось, а живот торчал так, словно ему подложили под рубашку подушку. Боюсь, что его мечте не суждено было сбыться. Любящие родители еженедельно присылали ему из Тбилиси яства — сациви, баклажаны с орехами, лобио, хачапури, кур, а к праздникам — поросенка, не забывали положить в посылку грузинский хлеб — лаваш, чтобы бедный мальчик не голодал вдали от родительского дома. Того, что Юра получал, ему не съесть бы за две недели даже при его аппетите, и, благословляя родителей, он с большим удовольствием потакал собственной слабости — устраивал застолья. В тридцать пять лет Юра все еще был холост. Он любил очень красивую двадцатипятилетнюю женщину, но из страха вызвать гнев родителей не расписывался с ней. Те, наверно, давно присмотрели ему девицу в своем кругу в Тбилиси или присматривали. Они ведь надеялись, что Юра вернется на родину. Мила, так звали женщину, работала вместе с сестрой Кирой в цирке у известного иллюзиониста. Сестры были близнецами. Отличить одну от другой, по крайней мере мне, удавалось редко. На сходстве и строилась их работа по одурачиванию публики — Мила влезала в ящик, Кира выходила через несколько секунд из-за кулис, а доверчивая публика верила, что одна и та же женщина одновременно оказывается в двух местах по взмаху руки иллюзиониста. Юра безошибочно различал сестер, когда те, приезжая в Москву, жили у него. Родом сестры были из Харькова. Юра говорил, что ему подсказывает, кто из них Мила, любящее сердце. Наверно, так и было.

На меня обрушился словесный град:

— Слушай, куда ты пропал? Что с тобой? Где ты? Почему не звонишь? Обиделся на что-нибудь?

Случалось, мы не виделись месяц. Юра был комбустиологом — специалистом по ожогам. Он знал, что такое срочный вызов. Как и я, он постоянно жил с ощущением, что может понадобиться в любой момент. Мое исчезновение не вызвало бы у него вопросов, если бы оно так не затянулось.

— Я отсутствовал. — Мне не хотелось говорить о ранении. — Как ты, старина?

— Хорошо. Ты как? Какие-то слухи поползли, будто ты болел.

— Я был в командировке, Юра.

— Теперь все понятно. Ты и болезнь?! Я даже рассмеялся. Что делаешь?

— Смотрю телевизор.

— Выключи его и поднимайся.

— Лучше ты спустись. Я не один. Майя Аркадьевна, музыкальная критикесса, оставила у меня щенка.

— Бери щенка и поднимайся. Давай-давай. Я тоже не один.

По тону Юры я понял, что к нему приехали Мила и Кира. Они мне нравились. Трудно сказать, какая из них больше. К удовольствию Юры, я не раз попадал впросак.

Застолье было как в лучших тбилисских домах. Родители Юры хорошо об этом позаботились. Даже щенок Майи Аркадьевны не смог нам помешать, хотя и старался.

Вот так я отметил свою правительственную награду. Но о ней не было сказано ни слова.

В двенадцать я поднялся. Поднялась и Кира, взяв на руки щенка.

— Я провожу, — сказала она.

В памяти возник образ Нелли. Господи, как мы любим осуждать других и закрываем глаза, когда дело касается нас самих, подумал я. Кира была чуть старше Нелли, зато Игнатов был моложе меня. Я отогнал от себя мысли о Нелли и Игнатове. Я не хотел думать о них.