Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
ГЛАВА 5
Надежда, что кто-нибудь опознает на фотографии человека, вошедшего в половине девятого вечера второго января в квартиру Игнатова, не оправдывалась. Галина Ивановна отрицательно покачала головой, когда я предъявил ей фотографию. «Нет, не знаком», — сказали Маркелов и Стокроцкий. Слабым утешением было то, что я не потратил на это полдня, разъезжая по городу от одного свидетеля к другому. Друзья Игнатова оказались у Галины Ивановны, помогали ей в похоронах. Я показал фотографию даже Лиде, но девочка, как и мать, отрицательно покачала головой. Оставалось надеяться, что более удачливым будет Хмелев…
— У меня готов список украденных вещей, — сказала Лида, когда я собрался уходить. — Вы передадите Ксении Владимировне?
— Да, конечно, — сказал я.
В коридор за мной вышли Стокроцкий и Маркелов. Стокроцкий подал мне пальто. Маркелов сказал:
— Я должен перед вами извиниться. Я ввел вас в заблуждение. Разумеется, непреднамеренно. Олег, оказывается, репетиторствовал.
— Да, репетиторствовал, но не афишировал этого, — сказал Стокроцкий, надевая дубленку. — Я провожу вас до метро. Поэтому мы не знаем ни одного его ученика.
— Что значит «не афишировал»? — спросил я.
Стокроцкий улыбнулся. У него была приятная улыбка. Она делала его лицо еще более симпатичным.
— По Ожегову, выставлять напоказ. Олег не хотел, чтобы о репетиторстве знали даже близкие.
— Почему?
— Стыдился. — Стокроцкий пропустил меня вперед в кабину лифта. — Надо знать Олега, чтобы понять это. Он не мог смириться с мыслью, что жизнь не удалась. Не удалась с его точки зрения. Еще в школе, а мы учились вместе с первого класса, Олег составил для себя программу-минимум и программу-максимум. По программе-минимум он в двадцать восемь лет видел себя кандидатом, в тридцать пять доктором наук, в тридцать семь — профессором, в сорок — членкором, в сорок пять — академиком. Можете представить, что предусматривала программа-максимум. В молодости мы стремимся к высоким идеалам, мечтаем о покорении вершин, более того, уверены, что покорим их, что нам это под силу, что мы, именно мы, поднимемся туда, где не ступала еще нога человека. Прекрасные мечты! Но между мечтой и реальностью расстояние как между Землей и Луной. Человечество веками мечтало достичь Луны. Многие ступили на нее? Я тоже мечтал. Не о Луне, конечно. У меня тоже была своя программа-минимум и программа-максимум. Влияние Олега. Он у нас всегда и во всем, почти во всем, был ведущим. Еще бы! Круглый отличник, эрудит, победитель школьных олимпиад — по математике и по истории. По окончании университета я надеялся остаться на кафедре. Увы, меня распределили в среднюю школу учителем. В школе я не собирался задерживаться более трех положенных лет. У меня ведь были свои планы — аспирантура, диссертация и т. д. Прошло пятнадцать лет, а я по-прежнему в школе. И ничего, терпимо.
— Как же ваши планы?
— Вспоминаю о них. В зависимости от настроения, — с грустью или усмешкой. Надо смириться. Зачем понапрасну терзаться? Надо смотреть на жизнь глазами реалиста, а не мечтателя, когда разменяешь четвертый десяток. Тогда и тебе легче будет жить, и окружающим. Надо смириться.
— Наверно, это трудно.
— Не легко, но надо. Другого пути нет. Это я хорошо для себя уяснил. Неспокойная душа Олега бунтовала до конца. Мечтатели разочарования переносят тяжело. Помнится, в студенческие годы Олег любил говорить: «Путь избран. Все ясно. Жизнь прекрасна. Будущее еще прекраснее». С дипломом инженера он попал по распределению в министерство. Перекладывал бумаги. Разве об этом он мечтал? Зачем учился пять лет? Он там совершенно не нужен был. Добился места в НИИ. И что? Какой толк был от его работы? «Если я ее не буду делать, никто этого не заметит, ничто не изменится», — говорил он. Больше всего Олега убивало, что он не находит применения своим силам. Поэтому и вызвался внедрить прибор для определения влажности древесины. Маркелов говорил мне, вы знаете эту историю. Олег не сколько другим, сколько себе хотел доказать, на что способен.
— В результате он обиделся, что ему не повысили зарплату?
— На его месте любой обиделся бы. Он сделал невозможное, а получал столько же, сколько другие в институте получали за ничегонеделание.
— Вы считаете, что он ушел из института, так как у него не было материального стимула?
— А вы что, отрицаете роль материального стимула?
— Почему же?! Материальный стимул имеет важное значение, но не решающее. Есть еще моральный аспект…
— Скорее аморальный. Ибо аморально, когда один
— Я хотел сказать, что прежде всего надо любить свою работу.
— Надо. Но человек должен сознавать необходимость своего труда, свою значимость, должен чувствовать, что он нужен и может реализовать свои способности. Олег ничего не мог. Нужен он был институту? Разве что в самом конце, но зато не по профилю. Да и то не очень. Не стали же его уговаривать и убеждать не уходить из института.
— Позвольте, он же не просто уволился, а перешел на инвалидность.
— Да, конечно. Но он не перешел бы на инвалидность, если бы не сознавал, как мало значит в жизни.
…Расставшись со Стокроцким, я позвонил из автомата Мироновой.
— Может, Хмелеву повезет, — сказала она.
— Будем надеяться, — сказал я. — Новости есть?
— Есть. Получила медзаключение. Вы были правы. Смерть Игнатова наступила примерно в двадцать два часа второго января. Его повесили мертвым. Но как показало вскрытие, Игнатов был относительно здоров, во всяком случае не так болен, чтобы получить инвалидность.
— Вы хотите сказать, что инвалидность фиктивная?
— Пока ничего сказать не могу. Вы же знаете, я не сторонница скоропалительных выводов. Согласно медзаключению, у Игнатова была коарктация аорты — сужение просвета в области ее перешейка. Я заглянула в справочник. Клиническая картина болезни во многом определяется степенью сужения, то есть различают умеренный и выраженный стеноз. У Игнатова была, если можно так сказать, средневыраженная коарктация.
— Ошибка лечащего врача? Кстати, лечащий врач приятель Игнатова.
— Съездите к нему. Вы же собирались поговорить с ним. Благо есть повод — фото.
Маркелов, характеризуя Геннадия Сергеевича Шталя, заведующего терапевтическим отделением районной поликлиники, сказал: «Интеллигентный человек». Действительно, и в облике, и в манерах Шталя так и сквозила интеллигентность. Вообще все друзья Игнатова — Маркелов, Стокроцкий — производили впечатление интеллигентных людей. Но интеллигентность Шталя, как мне показалось, уходила корнями в далекое прошлое.
— Вы по призванию стали врачом? — спросил я.
— Надо полагать. В нашем роду все врачи. С петровских времен. Мы обрусевшие немцы. Мой предок Генрих Шталь приехал из Германии в Россию после первой поездки Петра в Западную Европу. Если помните, Германия была первой, так сказать, заграницей двадцатипятилетнего Петра во время его пятнадцатимесячного знакомства с Европой. На пути в Голландию из Германии в августе тысяча шестьсот девяносто седьмого года в городке Коппенбург, где в честь Петра был дан ужин и где Петр взял на руки и поцеловал десятилетнюю принцессу, будущую мать Фридриха Великого, испортив ей прическу, Генрих Шталь впервые увидел русских и узнал, что те тайно набирают за границей на морскую службу капитанов, «которые б сами в матросах бывали, а службою дошли чина, а не по иным причинам», таких же поручиков и всевозможных мастеров корабельного дела. Очевидно, молодой Генрих Шталь тогда же убедил русских, что им нужен и лекарь. Он был отцом трех сыновей и, видимо, поэтому не сразу отправился в путь. С немецкой скрупулезностью готовился к переезду десять месяцев, а в июне тысяча шестьсот девяносто восьмого года навсегда приехал с семьей в Москву. С тех пор все Штали жили в Москве, в Лефортово, и все были врачами.
— Я смотрю, вы хорошо изучили свою родословную, — сказал я.
— Человек должен знать, откуда он, кому обязан жизнью на земле.
— Откуда мы пришли и зачем живем на этой земле?
— Если хотите.
— Зачем же?
— Я, как вы догадываетесь, чтобы лечить людей. А вы?
— Я? Тоже, чтобы лечить.
— Интересно. А не наказывать?
Шталь, видимо, был не прочь пофилософствовать. Я вспомнил, как один мой неглупый знакомый — профессор психологии Морев — сказал засидевшимся до трех утра гостям: «Интеллигента хлебом не корми, дай ему только поговорить». Я бы не возражал против беседы на отвлеченную тему, если бы не пришел к Шталю по делу.