Антон и Зяблик
Шрифт:
Ветерок вздергивает лужи, в них плещется солнце, воинственно шелестят ветки деревьев. От гулких, грозных шагов разлетаются куры и затихают собаки.
– Бам-бара-бам! Бам-бара-бам!
– кричит Ивка, отбивая шаг.
– На войну идет француз, на войну идет француз! Разбегайтесь кто куда! Разбегайтесь…
Однако не убоялся и не убежал от них Федор Московкин. Он стоял возле своей избы, смотрел поверх крыш, в небе что-то искал.
– Далеко?
– спросил он, продолжая смотреть вверх.
– Недалечко тут. Клавка Авдеева
– Панас заискивающе улыбнулся и тоже уставился на небо.
– Некому у них, сам знаешь…
– Дело понятное, - подумав, ответил Московкин.
– А только наряд у меня к тебе: двадцать скоб для коровника. И чтобы к вечеру, значит…
Ивка тоже уставился на небо - там летали голуби. Ленивые, сытые голуби. Панас потоптался на месте, сутулые плечи его обвисли, он опустил глаза в землю и досадливо крякнул:
– Обещался я ей…
– Дело твое, однако. А к вечеру скобы на ферму, Гришке отдашь. Разговору у меня больше нет.
– И снова, задрав на затылок мятую шляпу, узким взглядом уставился на голубей.
– Фьють!
– свистнул он, и голуби, преодолевая тяжесть, ввинтились в небо. И заслонили солнце собой.
Невесть откуда набежала на солнце тучка, задул ветерок, потянуло стужей - холодным мраком повеяло с неба и стынью потянуло от земли. Панас потеребил свою бороду, зябко поежился и вздохнул:
– Пошли, Ванятка, сейчас маманьке твоей скажем…
Когда отошли, Ивка вытащил француза из-за голенища, отвернулся и, не глядя на кузнеца, протянул ему штык.
– Хай ему пусто!
– сплюнул Панас и француза не взял.
– Спрячь на место. Горит ему - скобы! Всю зиму стоит коровник, не нужны были, а сейчас ему вынь да положь!
Тучка прошла мимо, и снова потоки солнечного света омыли землю. И снова идут Панас и Ивка в ногу.
– Бам-бара-бам! На войну идет француз! Разбегайтесь кто куда! Разбегайтесь…
Дружно, братцы, начинайте! Да ровнее отбивайте, Да ровнее отбивайте! Отбивайте, отбивайте, Да ровнее отбивайте!Глава седьмая
Клава была в новом цветастом платке, глаза ее блестели, на щеках играли ямочки.
– Здравствуй, Панас, - сказала она.
– Может, позавтракаешь?
Панас оглядел ее сверху донизу, ладную да стройную, смущенно прокашлялся и развел руками:
– Кормить нас будешь, а дело не сделано. Не пойдет так. Ты мне покажи лучше, где тут у вас Паныч прописан.
Тетя Маруся подала бечевку. Панас обмотал ее вокруг ладони и подергал.
– Авось да небось - может, и выдержит.
Ивка первым побежал в сарай. Паныч стоял в углу и чавкал, двигая пустым корытцем. И не обернулся, когда в сарай люди вошли.
– Так-то ты гостей привечаешь? Попанувал,
– Кузнец оглянулся на женщин и кивнул, показывая на выход: - Вы, бабы, оставьте нас, мужиков, тут одних, а сами подите укроп готовьте да лампу разогрейте…
Ивка выхватил из-за голенища француза, взмахнул им, как саблей, свистнул женщинам - дескать, вон выходите, сейчас мы делом займемся. Но мать схватила его за руку, отобрала штык и потащила за собой.
– Без тебя тут обойдется, - сказала она.
Ивка упирался изо всех сил, а все же она вытолкала его из сарая да еще и подзатыльник в придачу дала.
– Не горюй, - сказал Панас.
– С бабами лучше не связываться, ты же и виноватый будешь…
Он взял у Клавы штык, спрятал за голенище.
– Управишься один?
– А кто его знает. В нем пудов шесть, почитай, а я еще не ел с утра.
– Я ж говорю, позавтракать надо сперва…
– Да это он себе цену набивает, - сказала Маруся.
– Что ему, впервой, что ли? И на восемь пудов управлялся один.
– То восемь, а этот помоложе, прытче будет.
Паныч застыл над корытом, подозрительно скосил глаза и стал неуклюже разворачиваться, чтобы проскочить во двор.
– Быстрее выходите!
– крикнул Панас.
– А мы тут запремся и побеседуем с ним.
Ивка рвался в сарай. Мать поймала его и еще шлепка дала.
– Наглядишься еще!
Совсем разобиделся Ивка: вместе штык точили, вместе готовились, а теперь близко не подпускают. Он уселся на крыльце и скучно смотрел на сарай, на женщин и решил: ни за что не подойдет к ним. Но когда из сарая послышались хрип и возня, Ивка не выдержал, глаза округлились, подбежал к сараю и приник к щелке. Панас сидел на хряке, со лба кузнеца стекала толстая капля.
– Заснул наш Паныч, - вздохнул он и ребром ладони каплю смахнул.
– Можно заходить.
Хряка вытащили во двор, разложили на соломе. Он лежал теперь успокоенный, крупный, седой, и, слегка ощерив клыки, улыбался. Женщины суетились в избе, прибирали кухню, готовили «укроп» - горячую воду. Из-за плетня глядели ребятишки. Больной Василий тоже не утерпел - слез с печки и возился в сенях, пытаясь наладить паяльную лампу. На помощь ему пришел Панас, и вскоре лампа густо загудела, выбрасывая голубой, пушистый огонь, похожий на лисий хвост.
– А теперь мы его погреем, - сказал кузнец, присел на корточки и стал водить огнем по шкуре, как парикмахерской машинкой.
Огонь заревом растекался по туше, и щетина, обугливаясь, сворачивалась в трубки, отваливалась и копотью падала на серый снег.
Работа была не простая. Грели кабанчика и со спины, и с боков, «разували» - снимали с копытцев роговые оболочки, потом ножом счищали нагар. Как только кончался воздух в паяльной лампе, Ивка бросался к ней, накачивал и, пока кузнец отдыхал, на весу держал гудящую лампу и бил огнем по шкуре, как водой из брандспойта.