Антон и Зяблик
Шрифт:
– Дядь Пе-е-еть!
– кричал он, стараясь перекричать треск мотора.
– А-а-а?
– Петька подставил ухо.
– Что ска-а-ажешь?
– Вы Веньку знаете?
– Кого, кого?
– Веньку, что с дедом табун пасет…
– Веньку? На что он тебе?
– А конь у вас есть?
– Ты о чем это?
– Конь, говорю, есть у вас?
– На кой он мне? У меня машина лучше коня. А тебе зачем?
– Мне верхом бы покататься… Можно?
– Организуем.
– Поучите?
Петька кивнул.
– Точно?
– Точно!
– А трудно?
–
– А Венька, откуда он?
– Венька-то? Да он рядом живет. Знаешь ты его, что ли?
– Да нет, так я…
– Он дома редко сейчас, с табуном все больше...
– А табун, он где, далеко?
– Далеко. Отсюда не видать… А ну, держись - скорость даю!
Быстро и угрожающе, как в кинофильме, надвигалась деревня. Мотоцикл обогнул сарай, лужа выплеснулась из-под колес, разбросав кричащих гусей. Теперь он мчал длинной деревенской улицей, мимо школы, водокачки, мимо сельпо и длинных ферм.. .
Волик бесстрашно оглядывался на собак, с лаем мчавшихся за мотоциклом, на баб с коромыслами и малышей, испуганно глазевших вслед, и знал теперь, уже твердо знал, что едут они не к чужим, а к своим. Сын и отец переглядывались, чувствуя радостное согласие. Кто знает, отчего оно шло. Может, от коренастого Петьки, излучавшего доброту и на отца и на сына и тем объединявшего их. А может, от сумасшедшей езды, сжимавшей их сердца одной опасностью.
Грустно и весело было мчаться мимо родных изб и низких погребов, заросших зелеными шапками мха, мимо пестрых садов, отягощенных урожаем позднего зрелого лета…
ЗУБ МАМОНТА
В избе полно людей. Сидят на скамейках, расставленных по стенам, лузгают семечки и ведут неторопливый разговор. На полатях возле печки лежит Егорка Нестеров, мальчишка лет двенадцати. Он держит у самого пола раскрытую книжку и читает, шевеля губами, безучастный к разговору, но все же изредка отрывается, прислушиваясь к взрослым.
– О чем разговор?
– спрашивает щуплый старик на деревянном протезе, с мятой бородкой и злыми, колючими глазками.
Это Кондрат, Егоркин дед, он сидит на кругляше у самых дверей, опираясь на палку, и тянет тугое ухо свое к беседе.
– Известно о чем, о Василии. К прокурору в район вызвали…
– Это за что же?
– Молоко сдает без жирности.
– А кто ее замерял, жирность, в молоке-то?
– Старик оглядывает сидящих в избе, каждого в отдельности.
Все замолкают.
– К примеру, вот ты, - указывает он на женщину, сидящую за столом.
– Сдаешь ты молоко, знаешь, сколько в ем жирности?
Женщина молчит, растерянно улыбаясь.
– Ну, а ты,- показывает он палкой на женщину справа, - скажи, будь ласка, сколько в твоем молоке жирности?
– Да что это вы, батя, ровно прокурор, всем вопросы задаете?
– вмешивается Наталья.
– Велика наука - жирность
Наталья - Егоркина мать. Она сидит на высокой кровати, опустив ноги в сапогах на высокий приступок лежанки, бросает семечки в рот и весело щурит глаза, оглядывая гостей.
– Велика не велика, а вся деревня сливает в одно, а с него проценту требуют.. .
– И правильно требуют, чтобы не мухлевал, - смеется Наталья.
– А то крутит, сам не знаю чего, все бы на выпивку зашибить…
– А тебе, дуре-то, негоже мужа пакостить!
– сурово обрывает старик.
– Ха! Это почему же? Если жена я ему, то и покрывать должна? Нет уж, батя, язык я не запродавала, замуж выходя. Кого хочу, того и осуждаю…
– Бога не помнишь!
– Чего это я об нем помнить должна, раз он сам допускает такое! Уж я без него как-нибудь. . .
Старик качает головой - слов не хватает ему, чтобы остановить хулу и мерзость, - оглядывает гостей, ища у них поддержки, но, не найдя ее ни в ком, смолкает, разобиженный.
Егорка отрывается от книжки и, скосив глаза вбок, поглядывает на мать: взаправду она или так просто?
В большой лобастой голове его идет сложная работа: как же все-таки отец его? И права ли мать, ругая его? Отец любит выпивать и нехорош бывает во хмелю, это верно. Но зато, как проспится, лучше его не найдешь. Веселый, до людей охочий и на все руки мастак. И чего только делать не умеет! Вон рамочки для фотографий, что висят на стене, вырезные, словно кружева, - у кого еще такие в деревне? Отцова работа. Мамкин портрет висит возле зеркала - не портрет, а картина, стоит краса-девица, а за ней густая зелень ветвей, на ветках - птицы, а в клювах у птиц - розы, незабудки и другие всякие цветочки. Кто бы еще такое мог сотворить? Тоже отцова работа. А кто еще так играет на гармошке, как отец? Ну ее, мамку, чего цепляется к отцу, что ей надо от него?
Егорка напряженно смотрит в книжку и шевелит губами.
– Ночь уж на улице, мороз дюже крепкий, а Василия все нет, - говорит старый Кондрат, встает и идет к выходу, стуча сразу и протезом и палкой.
– Сынок, - окликает Егорку Наталья, - пойди-ка батю поищи. Поезд давно прошел, может, в деревне у кого застрял.
Егорка скатывается с полатей, накидывает материн ватник, выскакивает в сени и чуть не сбивает деда с единственной ноги.
– Сиди дома, дедушка, я поищу.
С крыльца он видит темную фигуру на другой стороне улицы. Это Павлик, друг и приятель Егорки. Он подходит, долговязый и насупленный, шмыгает носом, топчется.
– Ну что?
– спросил Егорка.
– Батя твой валяется, вот что, - тихо сказал Павлик.
– Может, замерз уже. . . Не шевелится…
Мальчики мчали по деревне, увязая в снегу, хрипло, прерывисто дыша. Павлик еле поспевал, падал, вскакивал и, покряхтывая от боли, все же бежал, чувствуя, как дух замирает от важности дела, которое им предстоит, от великой преданности Егорке и жалости к нему. Огненным столбом висела в небе луна, две черные тревожные тени гнались одна за другой под визгучий скрип снега, под суматошный лай собак.