Антон и Зяблик
Шрифт:
– Волчок проголодался, накорми его.
Василек старался, ел, себя не жалел.
– Где это ты извозился так?
– спросит, бывало, Нина, когда он с улицы прибежит.
– Возьми-ка вон зеркальце, глянь, что там за зверь-замазур?
Василек возьмет зеркальце, уткнется в него носом и начнет разглядывать себя, косматого и грязного.
– Где?
– Ты глубже заглянь.
Вопьется он в зеркало, нос прижмет, глаза раскорячит.
– Как зверя-то зовут?
– Василек.
– А в ухе кто у тебя живет?
–
– насторожится Василек, ожидая подвоха.
– Петух.
– Петух?
– Набери в ковшик водички и вытурь его оттуда.
Отмоется Василек дочиста, залезет на печку, упрется локотками в теплую овчину, запустит пальцы в жесткие свои кудряшки и потребует:
– А ты мне сказывай про ухи-то!
– Это про волчка? Ну-к, слушай… Впрыгнул он в ухо, огляделся, хотел обратно уйти, глядь - высоко прыгать, ушибется. Посидел, зубами пощелкал и спать улегся на пустое брюхо. Спит, сон видит: зверь идет…
– Какой?
– Медведь, должно быть. Проснулся, темно, никакого зверя нет. А под утро встал, голодный, а есть-то нечего, зубами пощелкал и снова спать. Солнышко высоко, а он все спит. Проснулся, зубами пощелкал и снова на бок. Так и жил один, брюхо совсем подвело, да скучно стало, поиграть не с кем. И надумал жениться. Где жену найдет? Никто не хочет в ухо лезть, хата тесная. Лиса пришла, посмотрела: «Нет, говорит, грязно здесь, не пойду замуж». Сорока прилетела, посмотрела: «Живи один, говорит, а я себе другого найду». Прискакала мышка, понюхала и тоже убежала. Никто замуж за волчка не хочет. Скучно жил волчок. А потом думает: «Дай приберу, может, кто и пойдет замуж». Взял прибрал чисто. Ан, глядит - опять кто-то грязь наволок. Кто бы это, а?
– Я! Кто же еще!
– радостно кричит Василек.
Дня не пройдет, все, бывало, требует сказок. Есть не сядет без них. Помыться не заставишь. На улицу не выгонишь. Сказывай да сказывай.
И поселились в избе сказки, полным-полно их было - и запечных, и чуланных, и амбарных. Жили сказки в ушах, в карманах, у скотины на рогах и на хвостах. А воробьи, что ютились в соломенной крыше, под застрехой, были вовсе не воробьи, а солдаты Воробей-царя, и звали их: Турухан-воробей, Кипреян-воробей, Митрофан-воробей и Алихан-воробей. И было у Воробей-царя столько сынов-воробеичей, что расселились они на две деревни, на пасху куличи пекли, на престольный бражку варили, стенка на стенку ходили, драки чинили меж собой.
Раньше, бывало, приводила Василька мать, а теперь сам к Нине прибегал. И знала Полина: будет он у нее усмотрен и ухожен, делом занят и забавой ублажен. Вечером зайдет за малым, оглядит его и вздохнет:
– Парень вроде потише стал. Спать уложишь, а он сидит на кровати и бормочет разное… Сказки ему читаешь, что ли? Все пристает - расскажи да расскажи. Тут времени нет, а он - сказки. Подрастешь, говорю, в школу пойдешь, сам читать будешь. А он что? Тогда я тебе расскажу,
– Давно письма не было.
– Видела я твоих стариков на базаре, картошку твою продавали. Деньги тебе отдают?
– Да зачем они мне? Есть у меня всё…
Полина подбирала губы, сурово и властно говорила:
– Не нужны? А им куда же копить? Молода ты еще, а в старухи записалась. Насбирала бы, уехала отсюда. Деньги ой как нужны! Мой-то Павел, слыхала, косой Варьке дворик разделал - любо-дорого, загляденье одно! Денег, что ли, дала? Бери, говорит, яблок. Своих-то, что ли, у меня нет?
И пойдут разговоры про нехватки, про цены базарные. Слушал Василек бабьи разговоры, и странные сказки сочинялись в голове. Молоко, яйца, картошка, яблоки - все, что перебирали женщины в разговоре, улетали на базар, а там машина стояла, глотала все и обратно денежки выплевывала. А денежки были не простые, на железных лапках, крикучие, занозливые и дрались меж собой. Скучные какие-то, ржавые сочинялись сказки. Убегал от них Василек на улицу, спускался в ровочек, где в омутке плескались утки и прыгали солдаты Воробей-царя: Турухан, Кипреян, Митрофан и Алихан…
А однажды Полина уехала с мужем в город. Василька отвезли к бабке, к матери Полины, в соседнюю Жуковку. Вернуться думали не раньше как через неделю. Однако на второй день прикатил Василек в деревню. Сам, значит, без бабки, на колхозной полуторке. Вылез из шоферской кабины - и прямо к Нине.
– Ты откуда?
– удивилась Нина.
– От бабки удрал.
– Это как - удрал?
– А так вот: бегунки привели!
– Какие еще бегунки?
Василек снял сандальку, задрал пятку и показал:
– А вот тут бегунки! Они в пяточках да в пальчиках живут!
– Ах ты, пятки-пальчики!
– рассмеялась Нина, вспомнив потешку, которую сама и сочинила.
Так и остался у нее Василек.
К вечеру приехали из района старики Пылаевы - погостить и на огороде помочь. Сели вместе обедать. Василек первый к столу, первый и ложку в миску. Старая Пелагея Васильевна повязала его полотенцем, утерла ему нос и пристроилась рядом. Сидят взрослые, больше молчат, смотрят, как Василек молотит. Переглядываются.
– Ровно сроду не ел, - сказала Васильевна, подвигая к нему миску.
– Не кормят тебя, что ли?
– Это у меня волчок там, есть просит.
– И стукнул себя по животу.
– Какой волчок, что болтаешь?
И пошел, пошел городить. Старики только уши развесили.
После обеда сидят за столом, не расходятся, разговор между взрослыми странный возник.
– Николай-то свататься не приходил?
– спросила мать.
– Приходил.
– Ну, а ты что?
– Да на что я ему, старуха? Пускай помоложе поищет.