Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
И впрямь, немало девушек повыходило замуж. С того времени никто не оспаривал матримониальных свойств Клуизовой глыбы, и в День святого Людовика всегда бывало два праздника, один в городе, а другой в лесу.
И тогда папаша Клуис испросил для себя привилегию.
Поскольку никто не станет целый день скатываться, не подкрепляясь ни едой, ни питьем, папаша Клуис пожелал иметь монополию на то, чтобы в этот день, 25 августа, продавать еду и питье любителям и любительницам скатываться с валуна: дело в том, что парни сумели убедить девушек, что для пущей надежности валуна следует скатываться с него вдвоем,
Так жил папаша Клуис вот уже тридцать пять лет. Округа чтила его, как чтят арабы своих отшельников. Он стал живой легендой.
Но более всего изумляло охотников и бесило лесничих то всеми признанное обстоятельство, что папаша Клуис стрелял не больше трехсот шестидесяти пяти раз в год, убивая тремястами шестьюдесятью пятью выстрелами сто восемьдесят три зайца и сто восемьдесят два кролика.
Не раз знатные господа из Парижа, приезжавшие на несколько дней погостить к герцогу Орлеанскому, узнавали от него историю папаши Клуиса и навещали отшельника; в зависимости от своей щедрости они вкладывали в его ручищу экю или луидор и пытались выведать непостижимый секрет этого человека, никогда не стрелявшего понапрасну.
Но единственное объяснение, которое мог им дать папаша Клуис, состояло в том, что в армии, вооруженный этим самым ружьем, он привык каждой пулей поражать врага. И если ему хватало одной пули на человека, то еще легче оказалось поразить зайца или кролика одной дробиной.
А у тех, кто улыбался, слыша такое объяснение, папаша Клуис спрашивал:
– Зачем же вы стреляете, если не уверены, что попадете?
Эти слова вполне могли бы быть приписаны г-ну де Ла Палиссу [235] , если бы не сверхъестественная меткость стрелка.
235
Капитан Ла Палисс – реальное лицо, был убит в битве при Павии в 1525 г; олицетворяет собой простодушие и привычку изрекать всем известные истины.
– Но почему же, – допытывались у него, – господин герцог Орлеанский, отец нынешнего, отнюдь не скупой человек, разрешил вам делать только один выстрел в день?
– Потому что больше было бы уже чересчур: он хорошо меня знал.
Диковинные облик и занятная теория приносили, таким образом, старому отшельнику еще худо-бедно двенадцать луидоров в год.
А поскольку он зарабатывал столько же на заячьих шкурках и на празднике, который сам же учредил, а тратился только на одну пару гетр, вернее, на одну-единственную гетру раз в пять лет да на мундир раз в десять лет, жилось папаше Клуису совсем недурно.
Напротив, поговаривали, будто у него припрятана кубышка, и тому, кто станет его наследником, привалит удача.
Таков был этот диковинный старик, к которому среди ночи бросился Питу, когда его осенила спасительная мысль, каким образом ускользнуть от смертельной опасности.
Но для того чтобы отыскать папашу Клуиса, нужна была изрядная ловкость.
Подобно древнему пастуху нептуновых стад [236] , Клуис никогда не давался в руки с первого раза. Он прекрасно умел отличать пустопорожнего
236
Имеется в виду Протей (греч. миф.),персонаж, вечно менявший свой облик.
Клуис нежился на перине из вереска, превосходном и благоуханном ложе, которое каждый сентябрь дарил ему лес и которое не требовало себе замены раньше следующего сентября.
Время шло уже к одиннадцати вечера, в лесу было свежо и еще не совсем стемнело.
Чтобы попасть в хижину папаши Клуиса, нужно было, хочешь не хочешь, продираться через заросли дикого каштана или через такие густые кусты ежевики, что пустынник сразу слышал шум, производимый посетителем.
Питу шумел в четыре раза больше, чем обычные посетители.
Папаша Клуис поднял голову и стал всматриваться: он и не думал спать.
В этот день папаша Клуис был угрюм. На него обрушилось страшное несчастье, и теперь к нему не смогли бы подступиться даже самые дружелюбные из его соседей.
Несчастье и впрямь было ужасно. Ружье, которое пять лет служило ему, стреляя пулями, и тридцать пять – стреляя дробью, треснуло, когда он пальнул по кролику.
То был первый кролик, которого он упустил за тридцать пять лет.
Но убежавший подобру-поздорову кролик – это было не самое худшее огорчение, что настигло папашу Клуиса. Взрыв размозжил ему два пальца на руке. Клуис приложил к пальцам жеваную траву, обернул их листьями, но починить ружье он не мог.
Чтобы добыть себе новое ружье, папаше Клуису надо было потревожить свой клад; впрочем, даже если он пожертвует на это дело неслыханную сумму в два луидора, кто знает, будет ли новое ружье бить без промаха, как то, которое так неудачно взорвалось у него в руках?
Как мы видим, Питу угодил к старику в недобрую минуту.
Итак, в тот самый миг, когда Питу коснулся щеколды на двери, папаша Клуис издал рык, при звуке которого начальник арамонской национальной гвардии отступил.
Может быть, вместо папаши Клуиса там засел волк? Может быть, это поросится дикая свинья?
Словом, Питу заколебался, входить или нет: он читал «Красную Шапочку».
– Эй, папаша Клуис! – крикнул он.
– Чего? – отозвался мизантроп.
Питу ободрился: он узнал достойного анахорета по голосу.
– Ага, вы на месте, – пробормотал он.
Затем шагнул внутрь и, расшаркиваясь перед хозяином дома, любезно вымолвил:
– Добрый день, папаша Клуис.
– Кого там принесло? – спросил раненый.
– Это я.
– Кто это – я?
– Я, Питу.
– Какой еще Питу?
– Да как же, Анж Питу из Арамона, знаете?
– А мне какое дело до того, что вы Анж Питу из Арамона?
– Ох! Ох! Видать, папаша Клуис не в духе: сдается мне, что я разбудил его некстати, – схитрил Питу.
– Истинно так, некстати.
– Что же мне теперь делать?
– Ступайте, откуда пришли, так оно будет лучше.
– Как! И мы даже не поговорим?
– О чем нам говорить?