Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Обучать французов на прусский манер – какая все-таки вздорная затея!
А что, если я скажу, что я, мол, добрый патриот и не желаю обучать французов прусским премудростям, а изобрету для них более французские строевые упражнения? Нет, я запутаюсь. Помню, видел я обезьянку на ярмарке в Виллер-Котре. Эта обезьянка исполняла строевые приемы, но небось она это проделывала как попало, по-обезьяньи… Ох! – вскричал он внезапно. – Кажется, придумал!
И тут же сорвавшись с места, он принялся было мерить пространство, как циркулем,
– Все удивятся, куда я пропал, – сказал он. – Надо предупредить моих людей.
Он отворил дверь, кликнул Клода и Дезире и обратился к ним с такой речью:
– Объявите на послезавтра первые строевые занятия.
– А почему не на завтра? – спросили оба младших чина.
– Потому что и вы, и сержант устали, – объяснил Питу, – а я, прежде чем обучать солдат, хочу сначала обучить младших офицеров. И кстати, – строго добавил Питу, – на будущее прошу вас уяснить привычку повиноваться приказам без рассуждений.
Подчиненные поклонились.
– Ладно, – сказал Питу, – объявите, что занятия начнутся послезавтра в четыре утра.
Младшие чины поклонились еще раз, вышли и отправились спать; было уже девять вечера.
Питу дождался, пока они ушли. Когда они завернули за угол, он ринулся в другую сторону и через пять минут углубился в самую темную и густую чащу леса.
Посмотрим, какова была спасительная мысль, осенившая Питу.
XXXVII. Папаша Клуис, или история о том,
Питу бежал около получаса, все дальше и дальше углубляясь в самую чащу. Там, среди зарослей строевого леса, среди трехсотлетних стволов, окруженная непроходимым колючим кустарником, прилепилась к огромной скале хижина, выстроенная лет тридцать пять – сорок тому назад, и жил там человек, у которого были причины окружать себя некоторой таинственностью.
Хижина наполовину вросла в землю, ее оплели узловатые ветви и побеги; воздух и свет проникали в нее только через скошенное отверстие в крыше.
Иногда из трубы вырывался дым, позволяя прохожим заметить эту хижину, похожую на цыганские лачуги Альбаисина [234] .
Иначе никто, кроме лесников, охотников, браконьеров да окрестных крестьян, не догадался бы, что эта избушка служит жильем человеку.
Между тем вот уже сорок лет здесь жил старый гвардеец в отставке: в свое время герцог Орлеанский, отец Луи Филиппа, дал ему разрешение жить в лесу, носить мундир и делать каждый день один выстрел по кроликам да зайцам.
234
Предместье испанского города Кордовы.
На птицу и крупную дичь разрешение не распространялось.
В то время, о котором мы ведем наш рассказ,
По его имени стали называть и огромный валун, к которому прилепилась его хижина: его нарекли Клуизова глыба.
Старик был ранен при Фонтенуа, и в результате ранения ему отняли ногу. Вот почему он так рано ушел в отставку и получил от герцога Орлеанского все перечисленные привилегии.
Папаша Клуис никогда не ходил в город, а в Виллер-Котре наведывался раз в год: там он покупал себе порох и триста шестьдесят пять пуль, а в високосные годы – триста шестьдесят шесть.
Заодно он заглядывал к скорняку Корню, жившему на Суассонской улице, и приносил ему то триста шестьдесят пять, то триста шестьдесят шесть кроличьих и заячьих шкурок, а мастер шапочных дел платил ему семьдесят пять туренских ливров.
И говоря о том, что шкурок было триста шестьдесят пять в обычные годы и триста шестьдесят шесть в високосные, мы нисколько не погрешаем против истины, поскольку папаша Клуис имел право на один выстрел в день, вот он и навострился убивать каждым выстрелом кролика либо зайца.
Никогда он не делал ни больше ни меньше, чем триста шестьдесят пять выстрелов в обычные годы и триста шестьдесят шесть в високосные, а потому папаша Клуис убивал ровным счетом сто восемьдесят три зайца и сто восемьдесят два кролика в обычные годы, в високосные же сто восемьдесят три кролика и сто восемьдесят три зайца.
Мясо зверьков давало ему пропитание; он и ел его, и продавал.
На выручку от шкурок он, как мы уже говорили, покупал себе порох и пули, а также делал сбережения.
Кроме того, раз в году у папаши Клуиса бывал приработок.
У валуна, к которому была пристроена его хижина, одна сторона представляла собой отлогий склон.
Этот склон был не более восемнадцати футов длиной.
Предмет, помещенный на верхушку валуна, потихоньку скатывался вниз.
С помощью добрых кумушек, покупавших у него крольчатину и зайчатину, папаша Клуис распустил по окрестным деревням слух, что девицы, которые в день Святого Людовика трижды скатятся по его валуну с верхушки до самого низу, на будущий год выйдут замуж.
В первый год пришло много девушек, но ни одна не отважилась скатиться.
На другой год рискнули три девушки и две из них в самом деле вышли замуж, а про третью, оставшуюся в девках, папаша Клуис бесстрашно утверждал, что, значит, она скатывалась без полной веры, иначе ей тоже нашелся бы муж.
Еще через год набежали все девушки в округе и все скатывались с валуна.
Папаша Клуис объявил, что для всех этих невест невозможно отыскать женихов, но треть тех, кто скатится, все-таки выйдет замуж, причем это будут те, что глубже других уверуют в силу валуна.