Апейрогон. Мертвое море
Шрифт:
Его всегда поражала способность границ менять восприятие: произвольная линия, проведенная тут, там, стертая, нарисованная заново.
Солдатов – не видно, пограничников – нет, никого – нет.
Дорога ушла резко в гору. Он хорошо знал эту территорию: ограда из колючей проволоки, ржавые машины с грязными стеклами раскиданы на обочине, низенькие домики, фуксии свисают из горшков на балконе, садики, на крыльце звенят колокольчики на ветру, смастеренные из канистр, где раньше был слезоточивый газ, черные емкости с водой стоят на крышах многоквартирных домов.
Когда-то давным-давно по этим дорогам было намного проще путешествовать. Даже в плохие времена. Никаких объездных, никаких разрешений, никаких стен, никаких несанкционированных дорог, никаких внезапных баррикад. Пришел и ушел. Или не ушел. Сейчас это бедлам из асфальта, цемента и фонарей. Стены. Заграждения. Баррикады.
Он не удивился, когда перед ним откуда ни возьмись вынырнули трое темноволосых палестинских мальчишек. Первый перепрыгнул через участок на дороге, заваленный кусками бетона, и поставил одну ногу на автомобильную шину у обочины, как будто приготовился с нее спрыгнуть. Мальчик худ и беспечен. Другие – постарше, помедленнее, повнимательнее, держатся в стороне. Пятьдесят метров, сорок, двадцать, десять, пока Рами не поравнялся с первым мальчиком. Он отпустил рычаг и прижался к краю дороги, просигналил в такт шлепанью его сандалий.
Смуглые ступни, белая подошва. Длинный шрам на задней стороне ноги. Рубашка в бело-синюю полоску. Такого же возраста, как Смадар. Даже чуть младше.
Ноги мальчика согнулись, приготовившись к прыжку. Футболка растянулась на спине. Мышцы на шее напряглись. Мальчик ухмыльнулся, обнажив белоснежные зубы. Дорога шла все выше. Как только Рами доехал до серого фонаря – таким ранним утром желтая лампочка еще горела, – мальчик громко вскрикнул, резко остановился, вскинул руки в воздух, развернулся и кинулся за цементную баррикаду.
В зеркале заднего вида два других мальчика исчезли за обломками придорожных развалин.
Рами не знал, что заставило мальчика так неожиданно остановиться: усталость от бега, желтый номерной знак или наклейка слева спереди на мотоцикле –
65
Ничего не закончится, пока мы не поговорим.
66
Он переключился на третью передачу, чтобы заехать на гору.
Наверху находились станция кольцевания возле «Талифы Куми», крутые улочки, каменные стены, центр города, христианские церкви, тщательно подобранная иконография, железные крыши, высокие известняковые дома c видом на долину, покрытую пышной растительностью, госпиталь, монастырь, небольшие скопления света и тени, неопрятно раскиданные по винограднику, – все атомы приближающегося дня раскрывались перед ним во всей красе.
Сегодня, как и в большинство других дней, такой же обычный день: встреча с международной группой – вроде бы семь или восемь человек – в Кремизанском монастыре.
Он завернул за угол в конце Мэнгер-стрит.
67
Недалеко над Иерусалимом поднялся дирижабль.
68
Однажды, год назад, в воскресенье, он на протяжении нескольких часов ехал за дирижаблем: дирижабль изучал его, он изучал дирижабль, пытаясь разгадать алгоритм его передвижений.
Он ездил от перекрестка к перекрестку, от одного уличного указателя к другому, выехал за город, затем припарковал мотоцикл на обзорной площадке горы Скопус, присел на низкую каменную кладку, прикрыл глаза рукой и уставился вдаль, наблюдая за дирижаблем, парящим в голубом небе. Однажды друг ему рассказал, что это машина для измерения погодных условий и уровня влажности и слежения за качеством воздуха. Всегда найдется, чем прикрыть правду. А если на самом деле, сколько там датчиков? Сколько камер? Сколько глаз смотрят на нас с неба?
Рами всегда казалось, что в нем живут и борются девять или десять израильтян. Запутавшийся. Пристыженный. Очарованный. Скорбящий. Поразившийся изобретению дирижабля. Уверенный, что дирижабль за ним следит. Следивший за ним в ответ. Желающий, чтобы за ним следили. Анархист. Протестующий. Позарез утомленный слежкой.
От всех этих размышлений расщепленной личности у него закружилась голова. Что сказать сыновьям, когда они пойдут в армию? Что сказать Нурит, когда она показала ему, что пишут в учебниках? Что сказать Бассаму, когда его остановили на пропускном пункте? Что чувствовать каждый раз, когда он открывает газету? О чем думать, когда в День памяти павших они слышат сирены? Что ожидать,
11
Традиционный мужской головной платок, который носят в арабских странах.
Внизу, на склоне, какие-то мальчишки слонялись без дела верхом на арабских скакунах. На мальчиках были надеты идеально чистые белые джинсы. Под ними работали крепкие мускулы лошадей. Рами хотел приблизиться к ним, подойти, заговорить. Но они уже узнали, кто он такой по номерному знаку – или что он такое – по одной манере себя держать. Даже заговори он на арабском, они бы все равно догадались. Старик на мотоцикле. Бледная белая кожа. Открытое лицо. Скрываемый страх. Надо подойти и сказать им. Я должен подойти напрямую и посмотреть им прямо в глаза. Ее звали Смадар. Виноградная лоза. Она занималась плаванием. Танцами. Вот такого роста. Недавно остригла волосы. Зубы немного неровные. Учебный год только начался. Она покупала учебники. Я ехал в аэропорт, когда мне позвонили. Она пропала. Мы все поняли. Моя жена и я. Мы знали. Из больницы мы поехали в отделение полиции, потом снова в больницу. Вы не сможете себе представить, что это такое. Одна дверь, другая, еще одна. А потом морг. Запах антисептика. Это было чудовищно. Ее выкатили на металлическом столе. На холодном металлическом столе. На нем лежала она. Она была вашего возраста. Не старше. Не младше. Ребята, давайте по-честному. Вас бы эти новости обрадовали. Вы бы их отпраздновали. Улюлюкали. Когда-то я был таким, что и вашу смерть я бы также отпраздновал. И вашего отца. И отца вашего отца. Послушайте меня. Я все признаю. Я не отрицаю. Когда-то, давным-давно. Что вы на это скажете? Что это за мир, в котором мы живем? Посмотрите в небо. За нами наблюдают, за всеми нами. Смотрите. Смотрите. Там наверху.
Немного погодя дирижабль стал мягко давить на грудь как бы невидимой рукой, увеличивая давление все больше и больше, и Рами захотел скрыться от его глаз. Как часто его посещали такие мысли. Желание исчезнуть. Избавиться от всего одним махом, плавным и неторопливым. Стереть все начисто. Tabula rasa [12] . Это не моя война. Это не мой Израиль.
Объясните мне тогда. Убедите. Откатите камень назад. Верните Смадар. Всю Смадар. Верните мне ее обратно, зашитую и красивую, с карими глазами. Вот все, чего я прошу. Я прошу слишком много? Я больше не буду ныть, не буду плакать, не буду жаловаться. Зашить небесной нитью, вот все, чего я прошу. И верните Абир тоже, ради Бассама, ради меня, ради Сальвы, ради Арин, ради Хибы, ради Нурит, ради всех нас. И раз уж мы начали, верните Сиван, и Ахуву, и Далию, и Ямину, и Лилли, и Яэль, и Шуламит, и Халилу, и Сабах, и Дзахаву, и Ривку, и Ясмине, и Сару, и Инаам, и Аялу, и Шарон, и Талию, и Рашиду, и Рахель, и Нину, и Мариам, и Тамару, и Зухаль, и Риву, и всех остальных под этим палящим убийственным солнцем. Или я прошу слишком много? Много?
12
Tabula rasa (лат.) – философское крылатое выражение, обозначающее «чистый лист», то есть изначальное чистое состояние сознания человека, еще не заполненное информацией.
Он чувствовал, как мотоцикл ревет и скачет под ним по дороге домой. Сев в кабинете, он закрыл занавески и переставил фотографии на рабочем столе.
69
Смадар. Из «Песни песней». Виноградная лоза. Распускание цветка.
70
Абир. Из древнеарабского. Аромат. Благоухание цветка.
71
Когда он ездил на мотоцикле, его остановили лишь однажды. Ему рассказывали, что объездную дорогу закрыли со стороны Западного берега, но это был самый простой и быстрый способ добраться домой. Дождь молотил по железным покатым крышам. Он решил рискнуть. Да и что могло случиться: его остановят, допросят, развернут обратно?