Argumentum ad hominem
Шрифт:
Это было чудесное время. И чудное, конечно, тоже. Когда каждый день чувствуешь: вот-вот перед тобой откроются двери во что-то невероятное. Утром начинаешь надеяться, к обеду чуть устаешь, но все ещё веришь, вечером огорченно зеваешь и проваливаешься в сон без сновидений, чтобы на следующий день начать этот круг заново.
Чтобы раскрыться, песеннице нужно пытаться и стараться. Звучит банально, но иначе не получается. Не бывает, чтобы дар сам собой постучался и попросил его впустить. Хотя, стук, конечно, присутствовал. Где-то в самой глубине груди и одновременно в недрах
Главная проблема обучения как раз и состояла в том, что учиться каждому приходилось самостоятельно. Нет, нам рассказывали, делились опытом, кто как умел, но петь, значит, ощущать, а не складывать из слов модельки. Поэтому использовали ту же самую методику, что и с плаваньем. Ну да, бросали в воду, а там либо выплывешь, либо…
Для нас таким бассейном стал благотворительный хоспис. За реальную помощь песенниц там заплатить все равно не смогли бы, но любые руки в помощь брали охотно и без долгих расспросов. Так и получилось, что дни напролет мы смотрели, как кто-то страдает и умирает, а потом, вечером отправляясь в наши комнаты Дома утешения, старательно смешили друг друга, силясь сохранить надежду.
Наверное, со стороны мы смотрелись диковато: две девицы в форменных платьях до щиколоток, с улыбкой во весь рот выходящие из дверей очень печального заведения и каждые пару минут заливающиеся по-настоящему веселым смехом. Обычно нам вслед крутили пальцами у виска, но нашелся один, кого это странное веселье наоборот притянуло и приклеило. К Сусанне.
Этот паренек работал в ремонтной бригаде, которая доводила до ума вторую очередь хосписа. Может, не семи пядей во лбу, но рукастый и работящий, однажды он просто подошел к нам, посмотрел Сусанне прямо в глаза и спросил: «Пойдешь за меня замуж?» И та, надо сказать, долго не думала. Вообще не думала, если честно. Хлопнула ресницами и почему-то очень серьезно ответила: «А и пойду. Если не передумаешь.» Он не передумал. Даже когда ему рассказали всю её подноготную.
Вот так и получилось, что пани Сович уже лет как двадцать пять была счастливой женой и матерью, чем вызывала у меня, честно говоря, очень противоречивые чувства.
Не то чтобы я вообще когда-то и помногу думала о детях. Скорее, наоборот. Чаще всего мои мысли на эту тему сводились к равнодушному: ну, случится, так случится. Но чтобы нарочно мечтать и желать… Нет, пожалуй, ни единого раза. Вот смириться с чужим замужеством было куда как сложнее. Потому что в чувствах смешивалось все и сразу, от кристально чистой зависти до бесконечных копаний в себе.
Но время шло, галерея мужчин и женщин, с которыми пересекалась моя жизнь, становилась все больше, и часть портретов, особенно семейных, мне настолько не нравилась, что и тут сработала все та же формула. Случится — хорошо. Не случится, ну и нафиг. Не больно-то и хотелось. То есть, хотелось, но не так больно, чтобы выжить из ума. К тому же, как-то само собой, даже без слов и взглядов мы с Сусанной договорились не трогать две эти темы во время встреч. Потому что говорить можно о тысячах
Хотя неотвратимо надвигающаяся тема к удовольствию вряд ли будет иметь отношение.
— Вкусняшка же, да?
— Если присолить. Вот тогда будет шикарно.
— Так карамель же должна быть соленая.
— Вся соль ушла налево.
Сусанна недоверчиво сощурилась, но все же черпнула ложкой кусочек брауни и положила на язык.
— Да ну тебя! Соленая, аж до слез!
Мне нравится смотреть, как она в шутку обижается, а потом заливисто хохочет над своей же обидой. Всегда нравилось.
— Дарли.
— Чегось?
— Что не так?
— Все так. Выглядишь просто замечательно.
Мне погрозили ложкой:
— Не юли. Лучше скажи, зачем ты здесь.
— Повидаться. Потрепаться. Нажраться липких сладостей, а потом долго и много пить, чтобы отклеить друг от друга внутренности. Чем не повод?
Конечно, она не поверила. И так грозно нахмурилась, что пришлось признаваться:
— Меня выперли вон.
— Что? Как? Почему?
— Скажем, ситуация зрела, зрела и назрела. Обидно, что при этом извернулись ужом, когда можно было просто прийти и поговорить. Напрямую.
— Ты же знаешь, с тобой такой номер не проходит. Знаешь же? — на всякий случай уточнила Сусанна.
— Это ещё почему? Я всегда открыта к диалогу.
— Открыта… Как зияющая драконья пасть, — хохотнула она. — Если и кидать туда какие-нибудь предложения, то желательно очень-очень издалека.
— А то что?
— А то сожрешь. Со всеми потрохами.
— Так я же любя.
— И кто об этом знает?
По всей видимости, никто. Но не орать же во весь голос на площади, как я всех вокруг люблю? Тем более, что не всех и не особо.
— В общем, вот. Как там у них это называется? А, предписание.
Сусанна изучала бумаги из коллегии минут пять, то хмурясь, то воздевая брови к линии роста волос. Потом отложила бяку в сторону, отодвинула подальше и вынесла свой вердикт:
— Это неправильно!
— Если ты о букве закона, то вряд ли. Коллегия в таких вещах не ошибается.
— Ты же поняла, о чем я. Это… Несправедливо!
Конечно. Наверное. Обязательно. Но что толку теперь копаться в чужом безразличии и умысле, каким бы он ни был. Обратно эту реку не повернешь, да и стоит ли? Даже подумать о том, чтобы вернуться, пусть и в ранге триумфатора… Нет, лучше блевануть. Уж точно, будет полезнее для организма. А для морального удовлетворения и вовсе незаменимо.
— Ладно, как бы там ни было, дело запущено в производство, и все что мне остается это ждать результатов. А чтобы не было больно за бесцельно прожитые… В общем, не хочу тратить время впустую. Да и деньги лишними не будут.
— Дарли, а может, тебе все-таки…
Только не надо на меня смотреть так умоляюще.
— Я думала над тем, чтобы отдохнуть. Правда-правда.
— И?
— Скучно. Только не заводи разговоры про хобби, умоляю! Я и раньше не могла долго усидеть на месте, а теперь это ещё и довольно больно. Если подушку не подложить. Так что…