Argumentum ad hominem
Шрифт:
Я решил, что нужно ему сказать. Объяснить, наверное. Хотя, мне ли это делать? Не в том смысле, что не справлюсь, а вообще. Он же не хочет меня слушать, значит, не услышит.
Зато его — услышали.
— Дядя? Что слу…
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто стоит на пороге кабинета. Оставалось только сложить две единицы и, наконец, сообразить, о ком и в каком контексте говорила девушка с веснушками.
— Эйчи?
Вот теперь неправильным стало абсолютно все. В той самой точке, из которой
Перемахнуть через стол было делом пары секунд. А к стене сонгер прижался сам.
— Я неясно выразился? «Вон» — значит, отовсюду.
Его можно было задавить одним движением, но я все равно не смог бы этого сделать. Потому, что он не был мне противником. Потому, что на глазах у Полли причинять вред кому-то из его родственников было бы хуже самого жестокого убийства. Потому, что…
— Убери из него свои… свою песню. Немедленно.
Я думал, что придется уговаривать, долго и муторно, но он послушался так же быстро, как и в первый раз. А в заметно помутневшем взгляде к ярости прибавилось какое-то странное отчаяние.
— Чудовище…
Он боится, сомнений нет. Но одновременно словно чего-то ждет. Может быть, даже жаждет. Моей смерти? Наверное. Позвал ведь на помощь, поступился самолюбием. А поначалу явно рассчитывал справиться сам. Но это все пустяки. Ерунда, не стоящая внимания. Гораздо важнее другое.
— Не надо так делать. Слышишь? Это плохо. Это…
Вот как ему объяснить? Может, не стоит и пытаться? Он сам не способен принять песню и почувствовать, каково это. Как потом, уже после всего, ещё долгое время кажется, что от тебя оторвали руку или ногу, и что сам ты больше никогда не сможешь даже то, что делал безо всяких песен?
Да, ощущения притупляются. Входят в привычку. Но все равно, осознавать себя недоделанным — удовольствие так себе. И либо старательно заливаешь всю эту дрянь алкоголем, когда разрешено, либо просто имеешь в виду. А оно имеет тебя.
— Не смей трогать хотя бы их. Его. Её. Они же твоя семья. Они…
Я не могу этого позволить. Но точно так же не могу решить проблему привычным и понятным способом. В том числе потому, что кто-то по моей вине может остаться без помощи. Хотя бы даже такой.
— Да что можешь знать о семье?
Ничего. Только буквы, которые написаны в книгах. И у меня не было возможности придать этому слову ни капельки эмоций и чувств.
Но он-то сам может.
Бывает рядом. Помогает по-своему. Устраивает семейные ужины. Возит подарки из командировок. Значит, для него семья — все-таки, не просто слово?
— Не смей им вредить. Ясно?
Направленный на меня взгляд потух окончательно.
Сонгер вздохнул и обмяк. Не до того состояния, чтобы упасть навзничь, но было понятно, что на ногах он удерживает себя только остатками воли.
— Надеюсь, мы друг друга поняли.
Я повернулся
— Твоя семья даже не захотела тебя признать!
И я могу их понять. Кому нужен больной урод, который в любой момент может забыть все, что составляет смысл жизни? Наверное, они даже обрадовались, когда я оказался в приюте. Перекрестились и зажили, как все нормальные люди.
— Эйчи!
О, Портер отвис. Сейчас будет вынос мозга, а я не знаю, что с ним делать. Ни с первым, ни со вторым.
— Подожди!
А ещё чертовски неуютно. Потому что сейчас должно начаться то, что задаст тон на будущее. Определит всё и вся. Стоило бы просто взять и убраться подальше, но он уже догнал и поймал меня за плечо.
— Не слушай его, ладно? На дядю иногда находит, может сказануть всякое. Он не хотел тебя обидеть.
Да и не смог бы. Уколоть, разве что. Если бы было, куда. А тыкать иголкой в огромную дыру… Ну, если только смеху ради.
— И насчет… Он меня не трогал. То есть, трогал, как ты это называешь, но я сам попросил.
Потому что было нужно. В смысле, нуждался. В помощи.
— Сам не понимаю, чего меня тогда переклинило. Да и девчонка-то была не зашибись, какая. Обычная, в общем. Только как-то прикипело, и когда мы… Она… Неважно. Когда все закончилось, стало плохо.
Как там пишут? Разбитое сердце? Говорят, что иногда так буквально и происходит. Бьется нафиг.
— А все эти нормальные примочки, с сеансами и таблетками, не помогали. И тогда дядя предложил переключиться.
Вот так просто, щелкнуть рубильником и все?
— Ну, как бы замкнуть меня на другого человека. Вот совсем-совсем другого, чтобы ничем не был похож.
Звучит неприятно. Как насилие. Только неизвестно, кого и над кем.
— Ты как раз и подошел.
Ещё скажи, что сам, строевым шагом.
— Главное, что у тебя тогда не было никого. В этом смысле.
И во всех остальных, пожалуй, тоже.
— Я сначала не верил, что получится. Все ещё думал о… Ну, ты понимаешь. И ступил, как последний… Тогда, помнишь?
Ещё бы не помнить. Авария на инженерных коммуникациях. Оцепление. Никто не ожидал, что опоры подземного паркинга вдруг задумают пойти трещинами. Я кричал, чтобы он убирался оттуда, но без толку. А потом мостовая ухнула вниз, унося Портера за собой.
До сих пор не понимаю, нафига я прыгнул следом. И шансов было немного, и… Просто в какую-то секунду решил: если мне это по силам, значит, надо делать.
— Я ничего из тех дней не помню. Но мне рассказывали. Потом.
Как нас долго и нудно раскапывали? Как пришлось тащить его тушу через перекошенную стоянку, чтобы убраться из-под канализационного водопада?