Архангелы и Ко

Чешко Федор Федорович

Милостью азиата Клауса у отставного хакера появилась добавочная забота: пистолет-деструктор. Такой подарок чуть ли не первому встречному… при том, что об означенном «встречном» даритель знает заметно больше, нежели должен бы…

Полицейский дестр – оружие сложное, многоцелевое и весьма «себе на уме». Помимо очень мощного процессора недра подобных смертоубоек как правило содержат эллипсетку, каковая содержит на себе разнообразные и строго индивидуальные поведенческие алгоритмы – в том числе и для случая попадания в нехозяйские руки. Так что подарочек – штука очень, очень опасная в самом широком смысле данного слова. Не обязательно, конечно, капитан «Каракала» умыслил какую-то пакость; он вообще запросто мог не знать о такой особенности полиц-дестров – информация сия не из легкодоступных… Но… Но Бог, как правило, соглашается беречь только тех, кто сам к себе относится не наплевательски.

Так что экс-хакер, подумав, решил отдохнуть минут этак с пять, а затем немножко помочь Господу в бережении береженого. Занятие и само по себе предстояло не из ерундовых, а вдобавок следовало ещё выдумать меры против подслушек-подглядок… И ещё следовало непременно успеть до условно-бортовой ночи, до включения гипнопассиватора (оный прибор, конечно, можно «отрегулировать», но тогда центральный брэйн бортовой сети мигом заподозрит неладное и поднимет никому не надобный шум)…

…Вскинувшись на койке и очумело тряся головой, Матвей с третьей попытки нащупал так и оставшуюся валяться на комп-контакторе дарёную смертоубойку. Нащупал и принялся торопливо заталкивать её под коечное покрывало. Он вдруг осознал, что успел задремать и собственные

обстоятельные рассуждения о трудностях предстоящей работы ему приснились. А ещё он осознал, что к нему в каюту весьма назойливо скребутся, причём, кажется, уже довольно давно.

После резонного (хотя и несколько экспансивноватого) Молчановского «какого хрена?!» люк приоткрылся и образовавшаяся щель явила бухгалтерскому взору видение испуганно выпученного глаза, одной ноздри, половины рта и чего-то мочалкообразного, бывшего, вероятно, фрагментом курчавой неопрятной бородки.

– Степан Степанович, можно к вам? – вполголоса вымямлила половина рта, до мелогубости напуганная собственной храбростью.

Матвей начал подробно и очень убедительно объяснять, что никакой Степан Степанович здесь и не ночевал, а если бы и ночевал, то ещё утром такого Степана Степановича непременно бы выгнали, потому что обитателю этой каюты, Бэду Рашну (знаете Бэда Рашна?) сто лет нахрен не нужен здесь какой-то Степан с сербской фамилией. Где-то на самом интересном месте этого объяснения Матвей сообразил, что «Степанович» может быть не фамилией, а отчеством. Конечно, он не преминул поделиться своим открытием с заглядывающими в каюту фрагментами полуобморочной от страха физиономии, добавив, что отчеством называется архаичное восточнославянское именование по личному имени отца, до настоящего времени сохранившееся лишь в некоторых обособленных социумах с патриархальным укладом. Ещё он успел рассказать, будто лично знавал одного Степановича по фамилии Чинарёв, какового в последний раз видел в каталажке – на Новом Эдеме и на музейном унитазе.

Тут Матвей, наконец, опомнился, и подумал, что сосикообразный рацион шестнадцать-кэй не так уж хорошо снимает последствия эрзац-гравитационного пьянства, как полагает наивный Клаус. Но вот этого-то Молчанов вслух не сказал.

Вслух он сказал обречённо:

– Заходи.

Разрешение пришлось повторить несколько раз, ибо личность, по ту сторону щели находящаяся, от всего услышанного впала в глубоченный ступор.

Визитёр был из новоэдемцев – щенячьи глаза и щенячья же неуклюжесть при теле, которому бы позавидовал любой из Крэнговых долболомов. Войдя, гость первым делом вступил в стоящий на полу поднос, поскользнулся и смаху сел на койку (Матвей едва успел поджать ноги, чудом избежав множественных переломов и раздроблений).

Пока возжаждавший приключений обитатель золотого рая ладонями счищал с огромных ступней давленые псевдососиски, а ладони в свою очередь вытирал о штаны, Молчанов сел и попробовал отодвинуться от него как можно дальше.

Завершив очистные мероприятия, новоэдемец посмотрел на хозяина каюты предаными голубыми глазами и вопросил (почему-то шепотом, с мимолётной оглядкой на люк):

– Степан Степанович, вы не будете так добры сказать: что там дальше?

– Где это «там»? – раздраженно осведомился Матвей.

– Ну, в тех стихах, которые вы заказали в ресторане. «Райская баллада», да?

– Тьху ты! Вот именно сейчас мне больше делать нечего, кроме развлекать всяких… этих… Башка трещит, тошно, так ещё и ты со стихами! Хоть бы ж подумал: где я тебе тут запись возьму?!

– Ну, может, хоть перескажете как-нибудь? – Взгляд незваного гостя сделался ещё преданнее. – Очень уж интересно, что дальше там…

– Интересно! – Злобно передразнил экс-Чинарёв. – Чего ж тогда, в ресторане вашем, было на меня с кулаками кидаться, ежели интересно?

Новоэдемский искатель приключений сконфуженно заморгал.

– Так ведь все кинулись, – вымучил он наконец.

– А ты на всех не оглядывайся. Ты сам думай. А то затевать всякие затеи действительно все горазды, но как доходит до расхлёбывания, эти «все» обязательно куда-то деваются…

Преданность невыносимо-голубых глаз переплавилась в такое дремучее непонимание, что Матвей, оборвав свою проповедь, только рукой махнул: «Забыли, ладно…» И тут же горько засожалел о последнем из двух вырвавшихся слов. Потому что новоэдемец немедленно высунул голову в коридор и радостно прошипел:

– Он согласен!

Матвею Молчанову никогда ещё не выпадало оказаться на пути мчащегося во весь опор стада гиппопотамов. Но звуки, которыми коридор откликнулся на шипение незваного гостя… Нет, плохое сравнение. Куда им, гиппопотамам-то…

Слава Богу, любителей стихов оказалось всего-навсего четверо. И слава Богу, что до отчётливого хруста вдавленный ими в стену Матвей не растерялся. Он сразу понял: единственный способ поскорее избавиться от нашествия – это прочитать-таки проклятую хренову… то есть Молчановскую поэмку.

С третьей или четвёртой попытки сумевши набрать в лёгкие достаточную порцию воздуха, Молчанов-Чинарёв-Рашн мученически прохрипел:

– Пёс с вами, щенки проклятые. Слушайте.

РАЙСКАЯ БАЛЛАДАСмех Писаньем не велено в дерзость вменять.Смех – не грех, был бы лишь незлоблив.Так преступно ль шальные стихи подгадатьПод старинный нескучный мотив?* * *От святого Петра, ключаря райских врат,По начальству доклады идут:Что ни день, столько душ отправляется в ад,Что за вход черти взятки дерут.А извечный путь в рай лопухами зарос,Ходоки на нём перевелись:Душам проще бездельно сползать под откос,Чем карабкаться в горнюю высь.«У коллег кой-чего перенять бы пора, –Поучает начальство в ответ. –Коль, к примеру, нейдёт к Магомету гора –Сам уходит к горе Магомет».Сложно, что ли, святому собраться в поход?Ветер странствий кого не влечет?Рясу – в скатку, ключи – на крючок у ворот,Да записочку рядом (вдруг кто забредёт?):«Вышел в люди на переучет».А погода стояла тогда – боже мой!Разноптичьем вызванивал лес,И цветы вдоль обочин живой синевойОтражали безбрежность небес…Пётр не много, не мало успел прошагать,То псалмы, то сонеты жужжа,Как случись колоброда ему повстречать(колоброд – это вроде бомжа).Где бегом, где ползком тот упрямо держалПуть к сиянию райских ворот…«Ну куда, братец, прёшь? – Пётр плечами пожал, –Ты ж не помер ещё, обормот!»Встречный веки поскрёб хрящеватым перстом,Сколупнул с них засохшую грязь,Разглядел солнцекованный нимб над ПетромИ заныл, на колени валясь:«Ваша светлость, примите! Я рай заслужил!Я живу, как пархатый шакал.Отродясь я не крал, не курил и не пил,И ещё до сих пор никого не убил,И чужого осла не желал.Я посты соблюдаю с младенческих

лет,С детства бабы не знал ни одной.Я кругом анана… этот… а-на-хо-рет».«Врёшь!» – уверенно молвил святой. –Слишком много потребно для святости силНа земле, в сей юдоли греха.Я, бывало, и то…» – Пётр усы прикусилИ умолк, закрасневшись слегка.«Я не вру, ваша честь, – завывал колоброд, –Мне страшны воровство и война.При малейшей опасности слепну, как крот,А ещё меня корчит и пучит до рвотОт еды, конопли и вина.Мама часто роняла меня вниз башкойС чердака на засохший цемент.И с тех пор я больной и трусливый такой,А еще я с тех пор импотент.»«И, в добавок, кретин, – подытожил святой. –Ишь, заслуга: не мочь нагрешить!»Что ж, однако, мне делать с тобой, милый мой?Испытательный срок предложить?Распорядок приёма стандартен для всех:Уходи и вернись через год.Если год проживёшь без намёка на грех…»«Понял», – горько всплакнул колоброд.Он плотнее закутал в тряпьё телесаИ глаза рукавом промокнул,А святой воровато взглянул в небесаИ как будто бы им подмигнул.Вышину не пятнали в тот день облака,Чист и ласков был солнечный свет…Что же там, в синиве, громыхнуло слегка —Будто взгляду святого в ответ?* * *Для Петра год мелькнул, как стрела сквозь камыш —В треске митингов, в схлёстах идей.Из трущоб, из-под вблеск раззолоченных крышОн спасал непогасших людей.Вникнув в жизнь на земле, Пётр озлился, как бес,И чудные случились дела:Он пришел наспасать себе душ для небес,А спасал для мучений тела.Иногда, улучив пару кратких минут,Пётр замаливал вольность свою:Души праведных нынче понадобней тут,Чем на вечном покое в раю.Но когда он собрался в обратный поход,Душ пяток за ним всё же плелись.Целых пять новичков за без малого год!Для почина и то – завались.Ну, а что ж колоброд? Как велели, предсталУ Петра на возвратном пути.Правда, Пётр колоброда того не узналИ хотел было мимо пройти.По последнейшей моде вечерний костюм(тыщи три за один матерьял);Запах – то ли «Шанель», то ли «Ричи Парфюм»…Нищий времени зря не терял!«Сколько див приключилось со мною за год!Счастье хлынуло, как из ведра,» —Доверительно вымолвил экс-колобродЧинно взявши под локоть Петра. —Бог, прослышав, небось, как я долго страдал,Вдруг страданья мои утолил.Билли Гэйтс на коленях меня умолялВ управление взять весь его капитал,И – представьте, мой лорд – умолил.Я в момент растерял хворобливость свою,Стал отважным, как гиппопотам;И красивые девы в повзводном строюВсюду шлялись за мной попятам…«Ну, и ты…» «Я не пил, не любил баб, не крал,Упаси меня Бог, экселенц!Сверх зарплаты я лишней копейки не взял,И сквозь суетный блеск мишуры да зеркалС честью нёс аскетизма венец!»«Что не крал – хорошо, – Пётр покашлял в кулак. –А с чего же, к примеру, не пил?Ведь не грех, коль с умом!» «Ваша светлость, да так…Не привык… Опасался… Сглупил…»Усмехнулся святой: «Говори же смелей,Что ж ты хочешь за этот… венец?»«Мне, начальник, за праведность жизни моейПоскорее бы в рай, наконец!»Пётр взглянул на него, как солдат на блоху:«Дураку, видно, ум не пришить!То ты праведной звал импотентность к греху,А теперь – непривычку грешить?Я насквозь тебя вижу, отродье ужей!Приговор же мой будет таков:Знаешь, друг, мы ведь в рай не пускаем ханжей,И уж паче того – дураков.В общем, так: доживи. Как помрёшь – заходи.Да прихлопни раззявленный рот».…Долго вешкой торчал на пустынном путиОшарашенный экс-колоброд.А над миром качались слепые дожди,В перелесках безумствовал май,От медвяного духа щемило в грудиИ хрустально сверкал далеко впередиВсё еще непотерянный рай.* * *Что? Мораль? Вот привычка, как сладкий творог,Мазать смысл на пампушки баллад!Ну, извольте. Начинкой не красят пирог.Напоказная святость – одна из дорог,Что уводят под вывеску «Ад».Что ж ещё можно вылущить из шелухиЛегкомысленных шалых стихов?Глупость с ханжеством – это не горсть чепухи,Глупость с ханжеством – это отнюдь не грехи,А горшки для взращенья грехов.

4.

Началось всё это безобразие с того, что дева пообещала близнецам показать, где раки зимуют. Напрасно, конечно, пообещала: рак-то один-единственный, а близнецов – сами знаете. Затеялась драка. Прибежал орион и выпорол близнецов поясом. Дева упала в обморок на скорпиона. Дальше – больше. Гончие псы всей стаей отправились разбираться со львом (видите ли, давно хотелось). Водолей оседлал кентавра и они провозгласили себя новым единым и неделимым созвездием «Всадник». Весы с треском развалились на созвездия правой чашки, левой чашки и коромысла. При этом особо невзвешенно повела себя стрелка: сперва пожелала отломаться от коромысла и присоединиться к стрельцу, а потом, отломавшись-таки, поставила на стрельце южный крест и назвалась созвездием сходняка. Змееносец смотрел, слушал, а потом заплакал и повесился на змее…