Архангелы и Ко
Шрифт:
Крылатый жук виделся со спины и чуть сбоку. Он удалялся, на глазах гася скорость и аккуратно складывая решетчатые овалы сопространственных парусов. Позабыв даже про выкарабкаться и встать, Матвей, как зачарованный, смотрел на экран; и Лафорж с Макумбой, забыв о своих попытках расплестись, тоже пялились на экран; и Клаус Кадыр-оглы смотрел на изображение невесть чьего жукоподобного корабля, тихонько и непонятно ругаясь.
Потому что «со спины» становилось всё меньше, а «сбоку» всё больше. И скорость удаления всё заметнее падала. Круче и круче заламывал фрегат дугу широкого разворота – уже сделались вполне различимыми два жвалоподобных выроста на сплюснутом эллипсоиде жучьей морды, и
Фрегат приводил в боеготовность ударные деструкторные батареи. И заходил на атаку. Вот это уже точно означало всем абзацам абзац и чехлам чехол. Без питающего реактора защитное поле не поставишь и в сопространство не смоешься, а какого-либо другого способа уберечься в открытом космосе от деструкторного залпа с малой дистанции человечество придумать не удосужилось. Можно, конечно, радировать на фрегат просьбу о получасовой отсрочке – пока, стал-быть, успеет расконсервироваться Каракаловский резервный питатель – но в положительный ответ почему-то верилось слабо.
В гробовой, лишь натужным множественным сопением прерываемой тишине вдруг прорезался легкомысленно-невозмутимый баритон чиф-брэйна (господи, ну почему все счётнологички говорят исключительно оперными баритонами?!): «На глобальной SOS-частоте принято аварийное сообщение, несущее нераспознанную смысловую нагрузку. Внимание, передаю содержание, – из брэйновского саундера хлынула мешанина треска, свиста и завывания, в которой тем не менее довольно чётко пробарахтывались внятные обрывки. – Шестнадцать-четыре-три-сорок семь… из строя основной надтермопитатель… неуправляемая реакция… неминуема катастроффиу-у-у… Повторяю: говорит капитан частного кросстар-транспрта „Каракал“, порт припипипииогогогофьюхррррр…»
– Что?! – Макумба вдруг забарахтался, впрессовывая Лафоржа в Матвея, а Матвея в пол. – Это что, мы?! Мы передаём?!
– Не мы, а про нас, – сказал Клаус. – Верней, ВМЕСТО нас.
Голос его так и сочился горькой разочарованностью – словно бы вместо готового к удару фрегата капитан «Каракала» расчитывал увидеть любимую девушку «о натюрель». Впрочем, бывший мичман-навигатор немец Кадыр-оглы уже стряхнул с себя оцепенение и что-то лихорадочно делал с пультом. Делая, он вдруг спросил:
– Знаете, отчего обломки после взрыва главного питателя неотличимы от обломков после деструкторного удара в упор?
– Какие обломки? Разве после такого что-нибудь остаётся? – растерянно выговорил большой чёрный Мак.
– Вот именно, – хмыкнул Клаус. – Между прочим, учтите: я иду на экстренную посадку. На аварийных. Так что рекомендую всем присутствующим лечь и не дёргаться.
– С ума сошел?! – судя по тому, что Молчанова на какой-то миг буквально вплющило в псевдоворс, Макумба вскочил на ноги. – Тебе это что – взлётпосадочник?! Сесть-то мы сядем… А взлетать как?!
– Давай решать проблемы в порядке их поступления, – деловито предложил Кадыр-оглы.
Изображение невесть чьего фрегата исчезло, вместо него экран опять заполонил кудлатый шар – гигантский, растущий, изъязвлённый гнойными воронками гигантских циклонов…
Матвей скатил-таки с себя отчаянно барахтающегося ушастого старца, но подняться на ноги не успел: мягкая, вкрадчивая но совершенно непреодолимая сила распластала самозванного бухгалтера на полу. Рядом тихонько квакнул Лафорж (тоже, без сомненья, распятый); так и не успевший добежать до пульта Мак рухнул, как подрубленный вековой баобаб… Спасибо, Господи, что надоумил чёрного экс-контакт-оператора метнуться поближе к капитанскому месту, а то б когдатошний раздавитель взлёт-посадочника маленько приумножил список своих жертв… А перегрузка, однако же, исключительно неслаба… Не успей восстановиться гравикомпенсатор,
– Компенсатор я отключил, – Клаус будто мысли читал. – Энергия у нас на вес изолинита, так что – верзейхунг, битте! – придётся вам потерпеть. А что до взлететь… Если мы не успеем прикрыться от его деструкторов атмосферой Байсана, взлететь нам тем более не удастся. Ниоткуда и никогда. Нам ещё повезло, что скорость как раз…
И тут «Каракала» тряхнуло так, что всё предыдущее мгновенно показалось жалким подобием аттракциончика для детей-инвалидов.
Словно по нивелиру выровненные шеренги роботоподобных гвардейцев; слитное качание холодных злых отблесков на серебряном шитье диковинных треугольных шляп, на аспидном зеркалье ботфорт, на льдистой, геометрически безукоризненной линии штыков… в такт мерному шагу, в такт пульсирующему дробному рёву полковых барабанов… ближе, ближе…
И вдруг – жгучая резь въедается в ноздри, разгрызает веки; и извращённо чёткие квадраты надвигающихся батальонных шпалер вспухают безобразными кляксами, сливаются, законопачивают пропыленной своей размеренно грохочущей чернотой всю землю, все небо, весь мир вокруг; а мгновением, или годом, или тысячелетием позже черноту эту оплёскивает жгучая прозрачная горечь, растворяет, смывает с земли, с неба, с мира… из глаз.
Матвей забарахтался, пытаясь обтереть ладонями веки, сесть, сделать ещё что-то, для него самого пока не вполне понятное… Но удалось только обтереть веки – и то не без проблем, поскольку одна из вскинутых рук упёрлась в нечто, на ощупь показавшееся камнем, слепо трепыхнулась, торкнулась туда-сюда, но обхода так и не разыскала.
Пришлось открывать глаза (естественно, не руке).
И тут же многое разъяснилось. Например, недозавершившийся бред, оказывается, проистекал не исключительно лишь из виданных ещё в детстве исторических визионок. Некоторое количество черноты имело место и в реальности, а именно – широкая физиономия Макумбы, обнаружившаяся прямо перед Матвеевыми глазами (это, между прочим, плечо большого чёрного Мака секунду назад показалось Молчановской руке камнем, и это могучая длань большого и чёрного секунду назад не позволила Матвею сесть).
И едкий грызущий запах имел место поправде – он проистекал из крохотного испмехсанитара, угнездившегося у Матвея на груди.
И давящий размеренный грохот тоже имел место по-правде. То есть вообще-то грохот уже почти не имел места, он уже стремительно утихал (спасибо воняющему аммиаком паукообразному медику).
И даже немецко-милитаристская направленность бреда объяснилась. Сквозь угомонивающееся барабанное громыхание пульса пробивалось в уши откуда-то неиздали раздраженное покрикивание: «Линкс… Линкс… Линкс… Хальт! О, эс ист шлимм… Нох айн маль линкс!» Левой, левой – прямо как сержант на плацу. А, интересно, что же это обстоит плохо?