Архивы Конгрегации 2
Шрифт:
— Оставшихся? — уточнил парень, которого Кифер ранее уже мысленно окрестил «умником».
— Похвальная наблюдательность, курсант, — усмехнулся Буркхард. — Да, именно оставшихся. Когда колдун догорел — по свидетельству очевидцев, не издав ни крика, а только зловеще расхохотавшись напоследок, — ветер развеял его прах, а деревенских перестала одолевать паника, люди, как им то свойственно, поспешили вернуться к обыденной жизни, поскорее стерев из памяти собственный страх и стыд. Шли месяцы, ничего дурного или необычного не происходило, и жители деревни стали потихоньку не то чтобы забывать случившееся, но относиться к нему легче, а то и вовсе похваляться собственной сметкой и храбростью. Дескать, ничем мы не хуже тех инквизиторов. Сами колдуна распознали, сами изловили, сами сожгли. Так миновал год. А в годовщину расправы над малефиком на деревню налетел сильный ветер, который абсолютно все сочли колдовским, потому что «обычный ветер таким не бывает». Что именно произошло, никто не видел, но наутро, когда
Очередная пауза в рассказе заполнилась сдержанными выражениями впечатленности.
— Что с ним произошло? — негромко спросил сосед «умника».
— А он точно не просто случайно помер? — с напускной бравадой протянул долговязый растрепанный парень, все время рассказа старательно удерживавший на лице выражение «ври да не завирайся, я калач тертый, всякое слыхал, да не всякому верю». — Ну, люди же вечно во всем дурные приметы и совпадения видят, все колдовством объясняют... — с каждым словом уверенность в голосе скептика таяла.
— Согласно записи в соответствующем документе, — пояснил инквизитор, — святого отца зашибло черепицею, которая осыпалась с крыши от необычайно сильного ветра. Иных разрушений в тот день означенный ветер не причинил.
На сей раз повисло молчание; курсанты лишь многозначительно переглядывались меж собою. С одной стороны, выходила ерунда какая-то, а с другой, не зря же майстер Буркхард эту байку завел. Значит, жди подвоха.
— Так с тех пор и повелось, — негромко продолжил Кифер. — Год все тихо-мирно, а в годовщину сожжения колдуна налетает потусторонний ветер, а наутро находят мертвых. Кого упавшим деревом пришибло, кому так песком в лицо сыпануло, что задохнулся, а по кому и не понять, что именно с ним приключилось. Первые года три — по одному, потом — по два. За год до моего приезда нашли троих за раз. Однако ж, если верить не официальным записям у старосты, а той, с позволения сказать, летописи, что вел один из местных жителей, причиной смертей являлось не что иное, как ветер, убивший, а точнее доведший до смерти сначала священника, а затем и всех прочих. В его записях подробнейшим образом повествовалось, каким именно образом сие было достигнуто в каждом случае. А кроме того, присутствовали и другие истории, от которых меня при всем моем богатом опыте мороз пробирал. По утверждению самого «летописца», истории эти были рассказаны ему ветром, коий не выпускал его из дома и от коего ему не скрыться, ибо такова была воля колдуна.
— И что, это все правда? — не утерпел давешний скептик. — Нет, ну ясно, что малефик, но людям же только дай приврать. Чтоб свой страх оправдать, из кошки демона с вилами сделают. А уж если и правда что-то нечисто...
— Я сам это видел, — веско обронил инквизитор, тем самым положив конец любым сомнениям. Заподозрить в излишней мнительности или стремлении приврать ради красного словца следователя первого ранга ни у кого духу не хватило. — Разумеется, я учитывал субъективность восприятия и особенности отношения простых людей к малефиции, поэтому не поленился провести следственный эксперимент, велев мужику выйти из дома. Разумеется, он отказывался, умолял не заставлять, трясся... Но сила, что не позволила ему сделать ни шагу за порог, без сомнения была колдовским ветром, весьма, должен отметить, неприятным на ощупь, а отнюдь не порождением воображения и страха свихнувшегося деревенщины. Ветер поднимался, стоило ему выставить хоть какую-то часть тела за дверь, и утихал, едва лишь узник делал шаг назад, внутрь дома.
По аудитории прокатилась волна приглушенных «ничего ж себе», «жуть какая» и «вот так влип».
— А тебе, будущий страж душ человеческих, следовало бы с меньшим презрением и снисходительностью относиться к тем, кого тебе по долгу службы надлежит защищать, ибо поведение твое есть не что иное, как гордыня, причем до сих пор ничем не оправданная, — припечатал Буркхард, наградив давешнего скептика весьма недобрым взглядом. — И начинать служение людям с презрения порочно, ибо ведет к черствости, непониманию и неспособности достучаться до людских душ, id est к непригодности к следовательской службе.
Киферу приходилось знавать многих следователей и нередко доводилось сталкиваться с аналогичным подходом. Живая легенда Конгрегации Курт Гессе и вовсе о людях доброго слова не говорил. Но на его счету были сотни, если не тысячи спасенных жизней, множество рискованных операций и десятки изловленных и наказанных малефиков и еретиков, в том числе столь высокопоставленных, что кто другой бы попросту не рискнул схлестнуться с этими людьми.
— В общем, — продолжил свой рассказ инквизитор, — к моему появлению от населения деревни убыла добрая треть, еще часть сошла с ума, а остальные пребывали в состоянии непрекращающегося страха.
— И за все эти годы они так и не собрались обратиться к нам? — заметил паренек со второго ряда. Сложно было сказать с уверенностью, чего больше было в этом голосе: недоумения или неодобрения.
— Так боялись, небось, что уж теперь-то их точно сожгут всей кучей, проклятых-то… — снова встрял «непоседа».
— Так они же самосуд учинили, — вклинился «умник», — а за это вообще-то наказание полагается. Попытка исполнить работу инквизитора без права на подобное
— Верно, — кивнул Буркхард, — хотя причина не только в этом. Часть деревенских, включая, к слову, старосту, попросту боялись идти с повинной в Конгрегацию по причинам, кои вы уже благополучно озвучили. Потому он и лишился чувств при виде Знака — решил, что таки явилась Инквизиция по их грешные души. Но с каждым годом все больше появлялось тех, кто считал, что лучше уж сдаться на милость властей, говорят же, что что-то поменялось, может, и не спалят всех разом. А кто-то и вовсе уже склонялся к мысли, что уж лучше один раз сгореть, чем год за годом жить и гадать, кого в следующий раз ветер приберет — тебя, твою жену или соседа. Была пара семей, что попытались убраться из деревни по добру по здорову или хоть детей к родственникам отослать, — не вышло. Только соберутся, за околицу выедут, — такой ужас их брал при виде дороги и открытого поля, что и сами не помнили, как домой возвращались. Пока опомнились, уже и лошадь распрягли, и пожитки по местам раскладывают. И отсидеться в родных стенах в очередной Dies irae (прим.: День гнева (лат.)) тоже не выходило: одного мужика завалило обвалившейся крышей, а сын с женой в том же доме не пострадали.
— Но даже из «сознательных» никто не обратился, — заметил «умник». — Что-то не верится, что они боялись гнева старосты больше, чем проклятия.
— Разумеется, нет, — кивнул Кифер. Парень этот ему определенно нравился, из таких выходят толковые, дотошные дознаватели, внимательные к мелочам. Вот только избавится от лишней серьезности и казенных формулировок, и цены ему не будет. Но это дело наживное: парочка заковыристых расследований в глухомани, и заговорит как человек. — Кое-кто пытался добраться до какого-нибудь отделения и поведать об их незавидной доле. Но, — инквизитор выразительно развел руками, — не тут-то было. Если кто ехал в город, скажем, на ярмарку, все было в порядке. Но стоило кому-то собраться в дорогу с целью сообщить нам о происходящем… Вблизи деревни поднимался ветер, не давая проехать и пугая лошадок и осликов; если же мысль завернуть в отделение посещала жителя проклятой деревни уже на некотором отдалении от родных мест, что-то все равно мешало. Чаще всего он на что-нибудь отвлекался, а о своем намерении вспоминал лишь на подъезде к дому. Или на него накатывал беспричинный страх, гнавший жертву до самого порога. Сын старосты, каковой не единожды предпринимал попытки добраться до властей, битый час расписывал, какие неурядицы приключались с ним в дороге каждый раз. Парень он, как я убедился, оказался смекалистый. Про ветер уразумел быстро и взялся его обманывать. Едет вроде как в соседнюю деревню на ярмарку. Там отделения нет, но ежели местному священнику весточку передать... Да только как писать взялся, буквы все и позабыл. Выходят вместо немецких слов невиданные закорючки. Если, скажем, что иное писать берется — буквы как буквы, а ежели признание — невесть что выходит. Испугался, сжег письмо, а оно вспыхнуло алым чадящим пламенем, и в дыму ухмылка жуткая проступила. Другой раз добрался до городка на ночь глядя, попросился в дом ночевать, чтоб с утра в отделение идти. Заночевал, выспался, а как утром уезжать наладился — хозяйка в крик. Вор, дескать, грабитель. На честь покушался, добро украсть норовил. Будто не сама его вечером в дом пустила. Соседи набежали, расправу чинить собрались. Насилу ноги унес, а про отделение и думать забыл, только на полпути к родной деревне вспомнил. В другой ситуации я бы сказал, что из такого записного враля хороший бы сказочник вышел, да только не до шуток ему было. Если даже вдвое приврал, половины достаточно, чтобы волосы дыбом встали. Одним словом, малефик позаботился о том, чтобы добрым односельчанам было трудно избавиться от его предсмертного подарочка.
Кто-то из слушателей тихонько присвистнул.
— Весьма точная характеристика положения, — согласился Кифер и сделал вид, что не заметил, как порозовели щеки рыжего веснушчатого парня в заднем ряду. — Теперь вы понимаете, почему старостин сын меня только что не облобызал: иного способа поведать о своих бедах кому следует у них не осталось.
— И вам удалось решить их проблему, майстер Буркхард? — с надеждой спросил рыжик-свистун.
— В определенной мере, безусловно, — кивнул следователь и пояснил в ответ на застывший на половине лиц вопрос: — Каждый должен заниматься своим делом. Моя задача как дознавателя — расследовать дело, установить личность виновного и задержать его, при необходимости вызвав на подмогу группу захвата. Задача зондергруппы — прибыть на место и уничтожить или захватить тех, на кого укажет следователь. Снимать проклятия, наложенные давно сожженным малефиком, — задача expertus’ов и иных служителей Конгрегации, сведущих в вещах потусторонних. Мое дело в данном случае состояло в том, чтобы собрать максимум сведений и сообщить о творящемся непотребстве тем, кто действительно способен помочь. Expertus’ов туда съехалось немало, и повозиться им пришлось изрядно. Что именно они там делали — не знаю, не вникал. Но чаще всего творить волшбу оказывается намного проще, чем исправлять ее последствия. Насколько мне известно, — добавил он, не дожидаясь очевидных уточнений, — избавить незадачливых крестьян от их напасти удалось, но отмаливали это место долго.