Архивы Конгрегации 3
Шрифт:
В общем, повоевали мы тогда хорошо. Война вообще дело затратное, но прибыльное. Правда, Сидонию отбили чисто формально: от города остались одни руины, а земли вокруг… Я даже не очень понимал на тот момент, как это мы умудрились принести столько разрушений. Вопросы, как водится, возникли позже, но об этом потом.
Тогда мы возвращались с богатой добычей. Я въехал в наш городишко на собственном коне, с пристяжным мулом, навьюченным сумками. Сын успел подрасти, а дочка плакала, и Мария смотрела на меня… Эх, не видел ты, как она смотрела. Как в первый раз женщина смотрит, и ты не знаешь, то ли провалиться сквозь землю,
Так что первый месяц был сплошным праздником. Я строил планы, договаривался вернуться к Сколари, подал Сигизмунду прошение о титуле — для убедительности снабдив его увесистым мешочком дукатов… А потом встретил одного из наших. Из тех, кто плавал в Сидонию.
На парня было страшно смотреть. Он отощал, оброс, завшивел. Постоянно озирался и вздрагивал от каждого шороха. Мария не выгнала его из дома, только потому что я ее уговорил. Мы своих никогда не бросаем, так ей и сказал. Ворчала, конечно…
Но знай я, как оно все обернется — наверное, сам подстрелил бы сукина сына еще на пути в Пьемонт. Сел бы на дороге и прямо между глаз… Вру, конечно. Но к семье бы не подпустил ни на милю.
Он, когда оклемался, начал говорить страшные вещи. Что де Лузиньян поссорился с кем-то из спонсоров, и это видели несколько наемников. Что потом этих ребят нашли мертвыми — каждого вроде бы по отдельности, за пределами лагеря, где пошаливали местные… Но тела выглядели странно, словно перед смертью парни не сопротивлялись. И что он сам тоже слышал часть разговора, из которого запомнил три обрывка: «Thanit», «pene Baal» и «кровь детей» (Финикийская богиня Танит, именуемая «лицом Баала». Есть мнение, что ей приносили в жертву детей). Парень был простой, ни малышню, ни баб никогда не трогал — у нас вообще было не принято. Собрал свои манатки и дал деру.
А по пути его самого чуть три раза не прирезали. И тогда он решил искать помощи. У меня. Гений, мать его…
И я тоже гений. Посмеялся над страхами, объяснил, что, мол, да, на дорогах в Италии озоруют, что разборки нанимателей не наше дело. Написал еще одно письмо Сколари, поехал в соседний городок, чтобы успеть поймать купца, направлявшегося в Буду…
Когда вернулся — все были мертвы. Для человека неопытного это выглядело, как если кто-то ночью решил ограбить дом, наткнулся на хозяев и избавился от них. Но я неопытным не был. И сразу понял: шли убивать. И меня бы убили. Но, видимо, перепутали с этим моим сослуживцем: сменив гнев на милость, Мария его постригла, отмыла, уложила в кровать... Какой же я оказался идиот.
Орал на всю улицу. Прооравшись, разнеся утварь в клочья, чуть не бросившись на собственный меч, решил: дознаюсь, найду, порешу. Правда, после этого решения пил неделю. Знаешь, как оно бывает? Сначала, когда клинок входит в тело, боль острая, потом организм притупляет ее, чтобы ты смог отбежать и зализать рану… Но вот когда начинает заживать — вот тут веселее всего.
Я накидывался, словно гиберниец, валялся в собственной моче и блевотине, богохульствовал и проклинал все те деньги, что заработал на крови. Именно тогда осознал: Смерть нельзя купить. Он не торгуется, он просто приходит.
Я и пришел. Как в той сказке: дернул за веревочку… И дверца отворилась, и стены обвалились, и крыша рухнула, и несколько трупов осталось под обломками. Зато я к тому
Но меня перехватили ваши. Как раз допрашивал одного типа, который до этого навел дивный морок: чуть не убедил, что жизнь тлен и вообще я уже умер. Только гнев, знаешь, гнев — великая сила. Я разозлился, нашел говнюка на ощупь и сломал ему ногу. Тут он резко расхотел колдовать, стал весь из себя сговорчивый — и как по команде: «Зондергруппа Конгрегации, прекратить немедленно!»
А я что, я добрый католик и все понимаю. В доме, оставленном нам Господом, надо порой прибираться. Кому, как не Церкви? Случился, конечно, и непростой разговор с кем-то из дознавателей, куда без него. Потребовали не лезть. Потом предлагали службу. Я отказался: все, не смогу больше ни с кем работать. Лучше один. Тогда ваш главный, который ректор, попросил не горячиться. И обещал помощь, на пользу всем: все-таки по колдунам у вас больше сведений, а я не засвечен и могу работать вроде как сам по себе. Из мести. Так что если вдруг что — птичка пропоет.
Сказал — подумаю. Все-таки Инквизиция, слава у вас… Ну, сам знаешь. Но когда через неделю обнаружил у себя на столе результаты допроса того малефика, с выводами и наводками на его контакты — не удержался. Надел черное, нарисовал этот сраный череп, чтобы боялись… И пошел на охоту.
Ваши мне каждый раз порывались заплатить. Только золото я больше не беру. Оружие, припасы, информация. А деньги… Кем они меня сделали, эти чертовы монеты? Что они сотворили с моей семьей?
Да, по тем ребяткам, которых ты пас и которых я, прости, положил… Нет, тебе правда ничего не сказали? Странно. Короче, есть одна зацепка. Да, прямо во Фрайбурге. И судя по тому, как ссал в штаны тот подонок, которого я в конце концов расколол, там не просто связной. Там, похоже, кто-то из серьезных.
Ну как, перестало кровить? Ишь, словно на собаке. На псе Господнем, ага. Пошли, что ли?
Веревочка ведь сама себя не потянет.
***
Крепкий, богатый дом, в каком полагалось жить солидному купцу или ремесленнику из цеховых, деловито догорал за спиной. Мартин по инерции охлопывал уже едва тлеющие рукава: огнешар пронесся в паре пальцев, расплескавшись об стеллаж со свитками, но ткань все равно едва не занялась. «Кто-то серьезный» оказался весьма умелым пиромантом, да и слуги его не зря таскали за поясами баварские боевые топорики, умело притворявшиеся плотницкими.
Только это им не помогло. Как и самому хозяину дома, бесчувственное тело которого пришлось вытаскивать из собственноручно затеянного пожара. Ну, хоть жив остался, а то этот вестник смерти…
— One batch, two batch, penny and dime… (Детская считалка на английском. Литературный перевод: «Я считаю раз, я считаю два. Начинается игра». Кроме этого, пенни и дайм — монеты разного достоинства)
Голос человека с черепом на груди был хриплым и низким. Фразу, которую тот произнес, глядя в огонь, Мартин узнал по звучанию: успокоившись, Хельга смогла худо-бедно воспроизвести «этот бред». Но язык не мог быть итальянским. И даже на венгерский не тянул.