Архивы Конгрегации 3
Шрифт:
— Бедные… И счастливые. Разве не высшее счастье — постоять за свою правду? Разве не высшая храбрость — выступить против навязанного порядка вещей? — она поцеловала умирающего в лоб. — Но даже самому храброму порой нужна помощь. Не умаляя его подвиг, а продолжая…
Встав, девушка раскинула руки. В одной из них почему-то лежало яблоко — самое обыкновенное, зелёное, с листиком на черенке. Лау замер.
— Так встаньте же и продолжите!
Мир вздрогнул. Или то был не мир, а дёрнулись, заскребли по песку не успевшие ещё остыть конечности павших? Люди вокруг завыли, захохотали, замахали оружием. Лау осознал, что воет и машет вместе
А мёртвые тем временем встали и пошли.
За стеной опять запел рог. Чуть не перекрывая эту песнь, кто-то принялся жадно, надрывно молиться: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох…» Голос не походил на инквизиторский.
С другой стороны раздался другой голос. Слова звучали незнакомо. Они словно шелестели на все усиливавшемся ветру, щёлкали жучиными надкрыльями, вихрем вились среди раскаленных нездешних дюн. Обернувшись, Лау увидел, как движутся губы ведьмы. Она читала, прикрыв глаза, и смысл проникал в голову будто бы сам собой:
«Я проделала мой путь, я знаю тебя, я знаю твоё имя и я знаю имя той, которая внутри тебя: Та, которая всегда убивает, пожирает извергов огнём, владычица всякого пилона, госпожа, которая призывается в день Тьмы — вот твоё имя».
Таран набрал ход. Из тел штурмующих торчали тёмные древки и белые оперения. Камень, пущенный умелой рукой, с хрустом влепился в голову тощему рыбаку. Кувыркаясь и фыркая пламенем, под ноги мерно шагающему Карлу упал факел. Штаны на мертвеце занялись, но тот продолжил свой путь, незряче и деловито.
Толпа бесновалась. Люди бились о стены усадьбы, бросались на ворота, пытались влезть по булыжной кладке. Лау шёл в ту же сторону, загребая ступнями. Так медленно, как мог. Каждый шаг вызывал экстатическое, острое чувство; каждый миг промедления скручивал внутренности отвращением и рвотными позывами. В голове ритмично стучало: «Господи! Господи! Что я делаю?! Господи!»
Ведьма надкусила яблоко. Звук вышел такой, словно кто-то порвал мокрую парусину. Поверх него всё так же стонала хищная песня пустыни. Слова не давали пощады никому:
«Я проделала мой путь, я знаю тебя и я знаю твоё имя, и я знаю имя той, которая внутри тебя: Заклинательница твоих Двух Земель, уничтожающая огнём тех, кто приходит к тебе, повелительница духов, послушница слова твоего повелителя — вот твоё имя».
Мёртвые шли, живые падали, ловя случайный или нацеленный снаряд. Никому из них не доставалось покоя.
Где-то, разрывая грудные клетки, из распятых спазмом тел выбирались чудовищные твари — рёбра вытягивались в паучьи лапки, позвоночный столб изгибался жалом скорпиона. Где-то ещё живые раненые, задыхаясь от истошных воплей, словно прорастали друг в друга, превращаясь в спутанные комки рук и ног. Где-то черепа, отделяясь от шей, усаживались на растопыренные кисти рук и насекомо щёлкали челюстями. Всё это мясо, все эти кости уверенно и цепко семенили, прыгали, катились на холм. И устремлялись к воротам.
Ворота же встретились с тараном. Грохнули раз, другой, ухнули, треснули. И упали.
Со двора донеслись крики. Не слишком выходило понять, чего в них больше — ужаса, решимости, боевого ража. Ясно одно: тот, кто кричит, ещё жив. Кадавры и твари атаковали молча.
Лау добрался до ворот.
На его глазах последние селяне падали под ударами мечей, бросаясь на противника, словно мифические берсеркеры. Мечники же отступали к дому. Маркус де Гиш бился впереди, принимая на доспех удары костяных жал и исковерканных конечностей. «Они все умрут, — сказал кто-то в голове Лау. Наверное, так звучал его ratio. — Все умрут, и ты тоже умрешь».
«Я проделала мой путь, я знаю тебя и я знаю твоё имя, и я знаю имя той, которая внутри тебя: Владычица ночи, которая попирает Красных Демонов, которая содержит праздник бога Хаакера в день слушания грехов — вот твоё имя.
Имя твое — Нехлен».
Инкантация закончилась. Ведьма подняла веки, улыбнулась и снова хрустнула яблоком. Она стояла на склоне перед стеной одна. Живых не осталось.
Над головой Лау раздался шорох. Дернув затылком и удивившись, что как-то ещё способен контролировать тело, парень уставился наверх. Там, уперев для верности ногу в камень надвратной башенки, сидел инквизитор. В руках у него лежал здоровенный, тяжелый самострел. Острие болта смотрело прямо на ведьму.
— Я успела, — снова улыбнулась ведьма. Она куснула яблоко в третий раз и показала огрызок. — Я успела, а ты…
Удар бросил девушку на песок. Чёрный стержень с белым охвостьем торчал из груди, и серая льняная рубаха быстро темнела вокруг. Почувствовав, как из головы вытекает дурная, зудливая лихость, Лау осел вдоль стены. Он наконец смог толком осмотреться вокруг — и задохнулся.
Тел не было. Нельзя же назвать телами сизо-багровую кучу требухи, костей и мышц? Кто-то ещё стонал, отдельные органы сокращались, пульсировали кровяные ручейки. Но было ли это движением жизни? Вряд ли. Скорее, агонией, вечно обитающей на границе двух главных царств: живого и неживого.
Шорох сверху повторился. Инквизитор взводил тетиву и накладывал на ложе новый болт. Лау вжался в стену. «Всё, довыпендривался? — мелькнула ехидная мысль. — Страбон, Аристотель… В аду чертям будешь Страбона читать, умник». Он глубоко вдохнул, зажмурился и прикусил кончик языка.
Выстрела не произошло. Вместо этого, нечто толкнуло воздух прямо возле Лау с характерным суконным хлопаньем. Потом последовал звук удара о землю, тихий скрип, сдавленный вопль и рычание сквозь зубы. Раскрыв глаза, юноша увидел, что спрыгнувший со стены церковник сидит рядом, неуклюже подмяв одну из ног под себя и разминая голень второй. Самострел валялся в стороне, а ведьма…
А ведьма, упираясь локтями, вставала с песка. Улыбка так и не сошла с губ, огрызок яблока был зажат в кулаке. Кровь почти перестала течь. Девушка села, склонила голову набок и посмотрела на инквизитора. Потом на Лау. Потом снова на инквизитора. Тот грязно выругался и потянул кинжал из висящих на боку ножен.
Тогда ведьма вскочила и побежала. Она шаталась, запиналась об останки тел, путалась в подоле юбки. Инквизитор тоже попытался встать, разразился новой богохульной тирадой, удержался на ногах и поковылял за противницей, словно побитый пёс. Со стороны выглядело бы смешно — двое в полупотьмах, шатаясь пьяно и нелепо, играют в догонялки. Но всё портили ошмётки трупов и густой запах смерти.