Аркадиана

Покровская Ольга Владимировна

Пока мы плывем, Вера раздумывает вслух, как выманить у Мустафы подарок, и какой именно. Я возражаю, что дело гиблое - надо быть Машей как минимум.

Вода теплая, как парное молоко. Вдоль горизонта проплывает яхта. Мне мимолетно приходит в голову, что папе очень бы понравилось так плавать, но только не придется. От этой мысли у меня теснит дыхание, и я быстро гоню ее прочь. Еще утону.

Мы подплываем к буйкам, я ложусь на спину и смотрю в небо, тронутое легкими облачками, над дымчатым гребнем гор, а Вера стоит на месте и считает яхты. Тем конца не видно - словно где-то порвался мешок с яхтами, и они все дружно ринулись наружу.

– - Двадцать шесть, - говорит

Вера, провожая глазами последнюю.

Я спохватываюсь, что через полчаса морда у меня будет красная, как печеная форель, а способа лежать на воде вниз лицом еще не придумали. И наслаждаться природой проблематично... Может, снять верхнюю половину купальника?

– - Ты того, - возражает Вера, - придумаешь, тоже...

– - Никого ж нет, - удивляюсь я.

– - Как никого. Этот вон... мотогонщик, банановодец... его пожалей, он в пирс врежется.

Но в моих планах жалеть в первую очередь себя, а потом уже тружеников голубой волны. Я недавно видела на пляже немку без лифчика, и в обморок вокруг не падали. Даже никто не клеился... В общем, я снимаю купальник и кладу себе на нос.

– - Самое главное, - говорю я.
– Чтобы он не утонул.

При этих словах я замечаю, как в Вериных глазах мерцает недобрый свет.

– - Не вздумай!
– говорю я.
– О сем и не мыслих! Понеже и недостоин бых того... Вообще, отплыви от меня.

Вера гнусно ухмыляется. Она кружит, не сводя с меня плотоядных глаз.

– - Ты невозможная женщина, - снова констатирует она.
– Я тебе сейчас стихи почитаю.

Она огибает мою голову.

– - Среди миров, - начинает она.
– В мерцании светил... Одной звезды я повторяю имя...

Я лежу и слушаю. Дурдом. В Турции, в Средиземном море, на диком солнцепеке, у пляжа, набитого курортниками со всего света мокнут в соленой воде две ненормальные - одна с бюстгалтером на морде, а другая читает Анненского, причем первая делает вид, что не замечает, как вторая не сводит глаз с ее груди. Ладно... От груди не убудет... В крайнем случае - будет домогаться - утоплю...

Мы плаваем так долго, долго, долго... Когда возвращаемся, у меня кружится голова. У Веры тоже вид усталый и опустошенный. Она задумчива. Она даже не говорит, как будет разводить Мустафу на подарки. Она вообще про Мустафу не вспоминает. Мы идем от пляжа к отелю. Мимо проходит вологодец Ваня и, глядя на Веру коровьими глазами, оглядываясь, чтоб не застукали, украдкой подает ей веточку с цветами. От вьюнка в столовой отодрал.

Солнце палит. На водяных горках - шум и веселье. По самой страшной с обреченным выражением несется русский турист. Молча шлепается в воду, выныривает с квадратными глазами и пораженно произносит:

– - Жопа.

Я оглядываюсь. Что-то я давно не видела немецкого поклонника. Неужели он тоже уехал? Все от меня уезжают... А я остаюсь одна-одинешенька... Пойду на обед, от огорчения наемся турецких сладостей из манной каши и растолстею, как свинья... Я внезапно смеюсь. Если брать в голову такую ерунду, то действительно, пожалуй, растолстеешь, опустишься и станешь жаловаться на жизнь. Здесь, на отдыхе, на море! Я снова смеюсь. Вера смотрит на меня, как на ненормальную.

– - Ничего, - говорю я.
– Это я перегрелась.

Вера пугается, и в тихий час на меня обрушивается полный комплект ее заботы. Меня укладывают в постель и велят лежать. Я и лежу. Мне комфортно и прохладно. Это моя личная постель, никто не осквернял ее присутствием, и я блаженно вытягиваюсь. Не мешает даже духота, обойдусь без кондиционера.... В коридоре громко переговариваются уборщицы. Они отели строят из бумаги, все эти

Мустафы и иже с ними. Экономные, черти... Хотя в таком-то климате... Сама Вера куда-то пропадает, и мне остается гадать, куда. Наверное, со Светкой разрисовывает детям физиономии. Она любит намалевать пострашнее. Садистка...

Потом я встаю и с удовольствием привожу себя в порядок. Мою голову, подтачиваю ногти... причесываюсь на разный манер. Веры все нет.

Заваливаюсь и включаю израильское НТВ. Полтора часа смотрю старый дремучий советский фильм, терпимый только в соплях ностальгии. Вера по окончании фильма не появляется.

Мне становится не то чтобы тревожно, а не по себе. Или она мне в отместку? Вот назло не буду искать. Искать не буду, но позвоню... Ее мобильник весело откликается с тумбочки.

Я честно дожидаюсь ужина, сдаю ключ, выхожу на улицу, и сразу вижу ее сарафан в голубую полоску. Она идет навстречу вдоль клумбы и смотрит, словно курицу украла. Я испуганно бросаюсь к ней, с ужасом пытаясь догадаться, от чего у нее такой виноватый вид. С ночной дискотеки она возвращалась веселая, и от Мустафы тоже... что могло случиться?

– - Нинка, - говорит она печально и берет меня за руку. Даже лицо у нее какое-то блекло-коричневое от стыда. Мимо толпой валят голодающие, и штатный фотограф раздражительно щелкает вспышкой в кустах, вызывая желание убить на месте.

– - Слушай, - говорю я.
– Ты знаешь, у меня сердце больное. Не пугай. Что стряслось?

По ее виду судя, она по меньшей мере кого-то убила. Она тащит меня в ресторан, мы садимся за стол, и черед пять минут я облегченно смеюсь. На мой взгляд, не случилось ни-че-го. Уехала Лешина немка, и Вера решила, что Лешу надо застолбить сразу. И она его застолбила. Сама. Теперь у нее, во-первых, угрызения совести (Леша изначально предназначался мне), а во-вторых, она не знает, как быть с Мустафой, потому что, если Мустафа узнает, то Лешу вышвырнут под зад коленом. Ему тут не положено вообще... пока дама не оплатит услуги хозяину. Так что мне еще предстоит играть роль платонического прикрытия, прилюдно обращать внимание на Лешу, а Леша будет делать вид, что рад бы, но ни сном, ни духом.

От первого пункта мне ни жарко ни холодно, а вот таскаться с ними третьим лишним не хочется. Что я и выражаю соответствующей гримасой. Хотя, конечно, придется - куда деваться. Надеюсь, что или Вере Мустафа в ближайшее время надоест, или Мустафе Вера, и тогда необходимость в конспирации и операциях прикрытия отпадет сама собой, а там они что-нибудь придумают... Верины угрызения простираются так далеко, что она согласна отстоять очередь за мясом - изжаренным в присутствии и нежным, как шелк. Потягивая красное вино за столиком, я наблюдаю, как вокруг Веры толпятся детишки, достающие ей до пояса, и как кто-либо из них норовит опрокинуть тарелку на ее голубой сарафан. Пустячок, а приятно.

Не успеваем подняться, откуда-то является Леша. У него тоже неловкий вид. Или Вера рассказала, кому он был обещан? Бред какой. Хорошо, она соизволила лично его подобрать... В сгущающейся синеве сумерек мы втроем бредем к морю. Я сажусь на топчан и с бульком швыряю в воду камешки. Меня не отпускает ощущение, что оба эти героя-любовника неприятно не сводят с меня глаз. Наблюдают совместно. У них сговор... Потом Вера смотрит на часы - пора к Мустафе.

– - Ну я пойду...
– говорит она нерешительно. И уходит, хрустя галькой под босоножками. Я продолжаю кидать камешки и украдкой смотрю, как реагирует Леша. Леша никак не реагирует... Он ко всему привычный, нагляделся. Сидит и молчит. Не знает, о чем говорить. Я оборачиваюсь.