Аркадиана

Покровская Ольга Владимировна

– - Ну что?
– говорю я.
– Не гляди на меня с упреком.

– - С каким упреком?
– спрашивает он непонимающе.
– Я не...

– - Знаю, знаю, - говорю я.
– Это цитата.

– - Вы с Верой все время что-то цитируете, - говорит он.
– Поэзию любите?

– - Вера любит, - соглашаюсь я и подтягиваю ноги под платье.
– Она всегда любила поэзию. А мне как-то по барабану...

– - А, - говорит он, усмехаясь.
– Понятно.

– - Да нет, - говорю я и кидаю очередной камешек.
– Не беспокойся, я не пытаюсь сойти за умную. Если хочешь, могу сразу признать, что

ты умней меня, и на том и остановимся.

По тонущему в темноте Лешиному лицу заметно, что он боится показаться глупее других.

– - А зачем?
– говорит он.
– Что за радость, когда мусор в голове... Как-то не по-людски, когда человек не своими словами говорит.

– - Слова ничьи, - говорю я.
– Они как рыбы в море.

Он еще и философ, ко всему прочему. С ума сойти. И это я должна выслушивать?

– - Видишь ли, - говорю я.
– Вокруг каждого должно существовать какое-то структурированное пространство. При отсутствии человек превращается в обезьяну. Должно быть нечто постоянное - законы, обычаи, традиции... родственники, друзья... Если ничего нет, то человек пытается сам создавать вокруг себя какую-то атмосферу. Цепляется за кусочки, обрывки... и расставляет. Как кирпичики. Вытаскивает из памяти, из детства то, что под руками...

Леша молчит. Не одобряет. Что, в самом деле, тетка с жиру бесится, лучше б делами занималась.

– - Ладно, - говорю я.
– Иди, my sweet. Тебе работать надо.

Леша уходит. Весьма охотно. Я остаюсь на топчане и наблюдаю море. Мне грустно. Пляжный служитель косится, когда я швыряю камешки в воду. Мне кажется - не одобряет. Тоже считает, что я с жиру бешусь.

Звонит телефон. Сегодня он мне в радость, и я хватаюсь за трубку.

– - Алло, - говорит Антон. Он, как и Леша, мною недоволен.
– Ты где? Я тебе вчера звонил, звонил... Почему у тебя телефон не работал?

Вот тоже. Игрушку нашел.

– - Потому что разрядился, - отвечаю я.
– У него зарядки хватает на три часа. Не уследишь, он подыхает.

– - Что ты сейчас делаешь?
– спрашивает он иронически.
– Пьешь?

– - Да нет, - говорю я.
– Уже напилась. Больше не лезет.

Следует рассеянная пауза.

– - И как же ты?
– спрашивает он.

– - Да вот, - говорю я.
– Сижу у моря. Одна. Вера опять ушла к Мустафе, а я у вечернего моря одна. Мне грустно и одиноко. Что там на родине?

– - Все то же самое, - говорит Антон.

– - Значит, ситуация стабилизируется, - говорю я.

– - Ты это, - говорит Антон.
– Ты только в море в таком виде не лезь. Потонешь.

Интересно, в каком это таком? Он что, поверил, что я мертвецки пьяна?

– - Хорошо, - говорю я.
– Я буду сидеть и считать звезды. Как жаль, что я не учила в школе астрономию. Тогда бы назвала по именам... Здесь яркие звезды - юг все-таки... На том берегу Африка... Когда-нибудь... когда я стану богатой - я куплю телескоп и буду смотреть на звезды... Они хоть достойны осмотра... Увы, увы. Дети, говорила наша учительница физики, я эту астрономию сама не понимаю. Займитесь чем-нибудь...

– - Подожди, - говорит Антон.
– Как ее звали?

– - Марина Викторовна, - отвечаю я.
– Она не понимала астрономии, без стука вламывалась в мужской туалет и посылала по

матушке особо трудных клиентов... Ее папа был машинист на тепловозе... Правда, физику знала... Вера у нее трояки всегда получала...

– - Она у нас вела, - говорит Антон, и то ли голос у него дрожит, то ли мембрана отъезжает.
– Слышишь? Она у нас вела. В последнем классе. Она в последнем классе пришла... я в Тушино учился... Понимаешь? Это совпадение!

– - Да, - говорю я.
– Бывает.

Я не следила - мало ли в Москве астрономов, не знающих астрономии... И свои взаимоотношения с физикой не припоминаю... Память не вечна. Я даже бабушку помню не всегда... Кажется, его увлекло совпадение. Что странного? Москва - большая деревня... Весь мир - большая деревня, если разобраться...

– - Я уже испугался вчера, что ты утопила свой телефон, - говорит он.

– - Не дождетесь, - говорю я.
– Пятьдесят баксов пожалел? Не будет вам такой радости. Я этот телефон еще внукам завещаю.

– - Знаешь, - говорит он.
– Я рад, что ты его не потеряла. Я правда рад...

– - Я тоже, - я говорю чистую правду.
– Мне было бы грустно и одиноко без твоих звонков. Я уже привыкла сидеть по вечерам на берегу, слышать, как доносится музыка из бара, слышать, как море накатывает на гальку, и слышать твой голос. Хорошо, когда люди говорят друг с другом. Через страны, через километры, через часовые пояса...

Амплитуда у вибрации растет. Его голос волнуется, как волновалось море на днях.

– - Ну и куда ты уехала?
– говорит он.
– И зачем?.. Хочешь - я бы отвез тебя в пансионат... там Москва-река... плавай, сколько хочешь... Шашлыки ешь...

Вот новости. Разве я просила? Разве мы настолько близки? Это говорит человек, который допрашивал меня при появлении в одиннадцатом часу, уставив, как револьвер, налитые кровью красные кроличьи глаза? Может, я пьяна, но он тогда пьян еще больше. О чем речь?

– - Нет, - говорю я.
– Ты не понимаешь природы сказок... Тут волшебно... А на Москве-реке только бурая вода, дохлые плотвички, очередной анонимный выброс мазута и никакого волшебства... Здесь наверняка есть аналог, но он на турецком языке, я не понимаю, и для меня их трагедии звучат, как музыка... Пыль, грязь, бедная страна, терроризм и масса проблем. Но я этого не вижу... И здесь есть гора Ай-Петри. Самая настоящая. Как в Крыму... Я сама слышала, как наши люди выходят поутру, смотрят с бодуна на божий свет и говорят: во!
– Ай-Петри... Здесь всемирная провинция... здесь идеальный отдых. Москва напрягает. Это город больших колебаний маятника. В Москве слишком все возможно... Это единственный город на земле, в котором даже солнце можно поднять с запада... и никто не удивится...

– - И турки, небось, пристают, - произносит он едко.

– - Турки...
– я задумываюсь.
– Турки весьма корректны. И они не пьют. С ними чувствуешь себя в безопасности. При всей их назойливости они лишены комплекса неполноценности. Они не дерутся и не матерятся, когда им отказывают. Это симпатично. Мы не привыкли к такому обращению... Мы вообще народ не балованный. Мы...
– я откидываюсь на спину и смотрю в небо, на действительно яркие неизвестные звезды.
– Мы проговорим все твои пятьдесят баксов.