Аркадиана
Шрифт:
– - А мне, собственно, сюда, - говорю я и шагаю в сторону.
– - Куда ты?
– говорит Леша удивленно.
– - Так мы простых путей не ищем...
– отвечаю я и карабкаюсь в окно.
– Нас трудностями не запугать... Мы еще дойдеоом до Ганга...
– Бог бы дал не перепутать... Храпят за окном... Ничего не значит... Сейчас весь отель храпит...
Тихонько, не делая лишних движений, я забираюсь в номер. Номер чужой. Он в любом случае чужой... Надо было чем-то пометить, что ли... Храпит мужик, мордой в подушку. Не хочется отключаться без твердой уверенности, что сосед по койке как минимум знаком. Получишь утром сюрприз... Сажусь на кровать. Нерешительно трясу объект за
– - Антоша, - говорю я осторожно. Вдруг это все-таки не Антоша...
– - А?
– ошалело отвечает голос из подушки.
– Что?
Кажется, Антоша. Не ошиблась. Снайпер я, да и только.
– Ты во сне разговаривал, - шепчу я и блаженно вытягиваюсь рядом. Я так устала! Как дрова возила... Выпить бы неплохо, но я все равно засыпаю как убитая.
Этой ночью мне снится мой первый мужчина.
Он не снился мне много лет, и думалось, что это навсегда. Почему он является опять - не знаю.
Сперва он в неизвестном помещении, в новом сером костюме, элегантный, как рояль, по обыкновению. На заднем плане семейным фоном маячат жена, дети, тесть и теща. Он мимолетом бросает слова - мне и кому-то еще... Потом я бегу за ним в темноту, через мостки и станции метро. Он обнимает меня и спрашивает "Неужели ты меня совсем не любишь?" Мне хочется выть и кричать "Я люблю тебя до безумия", но вместо этого я благоразумно отвечаю "Я не могу быть равнодушной... это против воли... но не любовь". Мы гуляем вдоль высоких домов, мы целуемся, и я мучительно кричу "Не надо, я хочу тебя..." Не помню, что он отвечает... Кажется, от законсервированной боли надцатиллетней давности я и просыпаюсь. Настроение - хуже некуда. То, что казалось с отвращением забытым, оказывается, живет подсознании и ноет, когда трогают... Нет, ребята, пора выходить из алкогольного транса. Черта с два он приносит забытье. Наоборот - извлекает на клеточном уровне самые мерзкие куски памяти. Неприятно обнаруживать, что в организме конвульсируют рефлекторные остатки того, что мозг давно перечеркнул и похоронил.
Я лежу в бессознательном пограничье и не могу понять: что я тут делаю, на чужом побережье, среди палящего солнца, банановых пальм в огородах, колючей выжженной травы на взгорьях, в чужой постели, с чужим человеком, с черным ощущением катастрофы, с глухой стеной, закрывающей прежнюю акварельную жизнь, с порванными связями, на развалинах... Потом я просыпаюсь, отбрасываю неприятное и сознательно понимаю, что на развалины отдых в белом отеле у синего моря не тянет вовсе... многие не мечтают о таких развалинах. Я слышу шуршание поливных автоматов за окном, словно ощущаю легкую водяную пыль, орошающую свежий газон, чувствую аромат незнакомых цветов, и я начинаю нежиться в постели и приготовляюсь безмятежно улыбаться тому нежданному, кто пребывает рядом. Потом я открываю глаза, улыбаюсь, и день начинается.
Ритм задает окружающая природа. Я встаю, щебечу какие-то милые слова, и мы под ручку идем завтракать. Здоровая на вид Дашка свисает с лесенки на детской площадке, громко распевая "напитки - покрепче, слова - покороче", и мне кажется, что день будет хорош. За завтраком я режу булочки, очищаю горячие яички от скорлупок и пересказываю в лицах местные анекдоты и сплетни. У него такой скоротечный отдых, что его надо развлечь... Антоша весело хохочет и принимает из моих рук бутерброды. Светит солнышко, под ногами бегают кошки, а окрестные мочалки сверлят меня злыми глазами. Вчерашняя девка в недоразвитом топе быстро изучает Антона с головы до ног и еле удерживается от намерения окунуть меня в бадью с местной версией салата Оливье. Все так идиллично,
После завтрака мы за ручку идем на пляж. Я намазываю его собственным кремом от загара (непримиримая даже к мизерным тратам на мужчин Вера обольет меня презрением), и мы заходим в воду. Он заходит спокойно, без крика, без обтирания различных частей тела и довольного уханья - вошел, выругал вполголоса острый камень, попавшийся под ногу, и поплыл.
Мы плывем на глубину, к буйкам, туда, где Вера читала мне стихи. От Антона стихов не дождаться, но никто и не требовал. Я укладываю его на спину, мы лежим, и я развлекаю его беседой, его тянет затеять возню, а я боюсь утонуть (вот так и тонут).
Потом вылезаем из моря, идем к бару и степенно потягиваем я - ром со льдом, а он сомнительный коньяк, купившись на название. Приходит очередь турецкого кофе. После кофе я рассказываю, какие начинки закатывает в блины турчанка со скалкой. Потом его тянет к бассейну побаловаться игрой "кто дальше плюнет" (в моем понимании спортивных развлечений). Леша с непроницаемым лицом, непонятно блестя глазами, иной раз чересчур бережно и мягко объясняет ему правила.
Обедаем вместе с Верой, которая пробует женское очарование, пытаясь укусить его то с одного бока, то с другого - не особенно стараясь, на всякий случай, вдруг выгорит. Но Антон в глухой обороне, и Вера корчит недовольные гримасы. После обеда идем в номер, выходим под вечер, дальше короткая экскурсия по лавкам (сперва я кисло опасаюсь, что придется выбирать подарки чужой жене, чужой теще, чужим сослуживцам и т.д., но он лишь хочет купить кальян).
Мы говорим, как близкие, но молчим, как чужие. Когда в разговоре случается пауза, во мне просыпается беспокойство сумасшествия. Я не понимаю, кто из двоих спятил: я или окружающий мир. Кто-то из двоих точно... Первый раз я ощутила разлившееся в воздухе безумие, когда случился первый путч, второй раз - когда бомбили Грозный, а потом чувство стало слабым, но хроническим. Неприятно, как звон в голове... Погружаясь в лакуны молчания, я не понимаю, что это за человек, что он делает рядом, о чем мы говорим, и боюсь, что пора просыпаться.
Поужинав, мы гуляем по пляжу, по пирсу, смеемся, я висну у него на шее, он, демонстрируя силу, отрывает меня от земли (с детства люблю, когда носят на ручках), таскает свой задастый груз, едва не проламывая доски, и мы опять смеемся. Не знаю, что ему приходит в голову - то ли мой визг, когда он спотыкается, ему по нраву, то ли коньяк противопоказан - но он довольно ковыляет туда, где кончается опора под ногами, и заявляет:
– - Сейчас в воду брошу.
– - Пусти!
– ору я возмущенно и смеюсь. Не верю, что он разожмет руки, но надо поломаться для обоюдного удовольствия.
– - А вот брошу, - ржет он.
Кажется, ему в кайф, что он сильный, я слабая, и я в его руках.
– - Пусти!
– я колочу его кулаками в грудь.
– Ну пусти!
Терпеть не могу дурацких шуток. Добро бы на ногах стоял уверенно. Поскользнется еще, гад.
– - Вот не пущу!
– хохочет он.
– - Пусти! Ну пожалуйста!
– кричу я всерьез. Не люблю безмозглых атлетических демонстраций. Силу следует употреблять в мирных целях... Он становится на краешек.
– - Раз... два...