Артур и Джордж
Шрифт:
Желаю веселого Рождества и Нового года,
остаюсь,
Твой Сатана
Бог Сатана.
– Брызжет ядом, – сказал сэр Артур.
– Это которое?
– От Сатаны.
– Да-да, – подтвердил викарий. – Плодовитый корреспондент.
Артур просмотрел еще несколько листков. Одно дело – слышать об анонимных письмах и даже встречать выдержки из них в прессе, где они выглядели детскими забавами, и совсем другое, как он понял, – держать их в руках, сидя рядом с адресатами. Уже это первое письмо вызывало омерзение одним только развязным упоминанием
– «Веселого Рождества», – прочел вслух Артур, еще не веря своим глазам. – И у вас даже не возникло подозрений, кто мог написать такие гнусности?
– Подозрений? Никаких.
– А та горничная, которую вам пришлось уволить?
– Она уехала из этих краев. Давно уехала.
– А ее родня?
– Ее родня – порядочные люди. Сэр Артур, как вы понимаете, мы много над этим думали, с самого начала. Но подозрений у меня нет. Слухи и сплетни я в расчет не принимаю, а если бы и принимал, что толку? Из-за сплетен и слухов мой сын оказался в тюрьме. Я бы никому не пожелал того, что выпало на его долю.
– Разве что виновнику.
– Вот именно.
– А этот Брукс – он торговец бакалеей и скобяными товарами?
– Да. Некоторое время ему тоже приходили письма. Но он относился к ним флегматично. Или с прохладцей. Во всяком случае, заявлять в полицию не хотел. На железной дороге был какой-то эксцесс, связанный с его сыном и еще одним подростком, – деталей уже не помню. Брукс всегда отказывался выступать заодно с нами. Должен сказать, у нас в округе полиция не в чести. По иронии судьбы, наша семья оказалась единственной, которая не утратила доверия к полицейским.
– Главный констебль не в счет.
– Его отношение оказалось… непродуктивным.
– Мистер Эйдл-джи, – Артур изо всех сил старается выговаривать правильно, – в мои планы входит узнать почему. Я намерен вернуться к истокам дела. Скажите, помимо этой откровенной травли, случалось ли вам сталкиваться в здешних краях с какими-либо другими проявлениями враждебности?
Священник вопросительно посмотрел на жену.
– Выборы, – подсказала она.
– Да, правильно. Я не раз предоставлял здание воскресной школы для политических собраний. Либералам трудно было найти помещение. А поскольку я и сам принадлежу к Либеральной партии… от ряда консервативно настроенных прихожан стали поступать жалобы.
– А нечто большее, чем жалобы?
– Один-два человека перестали посещать церковь Святого Марка, это правда.
– И тем не менее вы продолжали сдавать помещение в аренду?
– Конечно. Но не хотелось бы преувеличивать. Я говорю о протестах, пусть резких, но цивилизованных. Я не говорю об угрозах.
Сэра Артура подкупает в речах викария точность выражений, равно как и всякое отсутствие жалости к себе. Он и у Джорджа замечал те же свойства.
– Капитан Энсон как-то связан с этими событиями?
– Энсон? Нет, это было делом сугубо местного калибра. Он вступил позже. Я отложил его письма, чтобы
Артур подробно расспросил домочадцев о том, что происходило с ними с августа по октябрь 1903 года, высматривая любые неувязки, упущенные подробности или противоречивые свидетельства.
– Задним числом отмечу: жаль, что вы не указали инспектору Кэмпбеллу и его молодчикам на дверь, узнав об отсутствии у них ордера на обыск. Успели бы подготовиться к их возвращению, вызвать адвоката.
– Но так поступают виновные. Нам нечего было скрывать. Мы знали, что Джордж невиновен. И думали, что скорейшее завершение обыска позволит полицейским без промедления направить свои силы в более разумное русло. Во всяком случае, инспектор Кэмпбелл и его молодчики держались вполне корректно.
Но не все время, подумал Артур. В его понимании дела образовалась какая-то нестыковка, связанная с тем полицейским нашествием.
– Сэр Артур, – заговорила миссис Эдалджи, подтянутая, седая, тихая. – Вы разрешите сказать вам две вещи? Во-первых, до чего же приятно вновь слышать в этих краях шотландские интонации. Причем эдинбургские – правильно я понимаю?
– Совершенно верно, мэм.
– А во-вторых, это некоторые подробности, касающиеся моего сына. Вы ведь встречались с Джорджем.
– Он произвел на меня большое впечатление. После трех лет в Льюисе и Портленде немногим удается сохранить душевные и физические силы. Ваш сын делает вам честь.
Миссис Эдалджи коротко улыбнулась этой похвале.
– Более всего Джордж мечтает вернуться к работе поверенного. Он всегда к ней стремился. В каком-то смысле ему сейчас тяжелее, чем в тюрьме. Там, по крайней мере, все было ясно. А нынешнее положение для него равносильно чистилищу. Пока с его имени не смыто пятно, Объединенное юридическое общество не вправе предоставить ему допуск.
Ничто не могло бы подхлестнуть Артура сильнее, чем эта мольба в мягком голосе пожилой шотландки.
– Будьте уверены, мэм, я наделаю много шуму. Я устрою всеобщий переполох. Кое у кого пропадет сон еще до того, как я с ними разберусь.
Но миссис Эдалджи, судя по всему, ожидала совсем иного обещания.
– Надеюсь, сэр Артур. Мы вам очень признательны. Но сейчас я говорю о другом. Джордж, как вы заметили, мальчик… точнее, молодой человек… достаточно стойкий. Нас с мужем, честно сказать, такая стойкость удивила. Мы думали, он окажется слабее. Он собирается побороть эту несправедливость. Большего ему не нужно. К известности он не стремится. Не рвется отстаивать какую-либо идею. Или представлять конкретную позицию. Он хочет вернуться к работе. Он хочет вести обыкновенную жизнь.
– Он хочет жениться, – вставила дочь викария, до сих пор не проронившая ни слова.
– Мод! – Викария это скорее ошарашило, нежели возмутило. – Как же так? С каких это пор? Шарлотта… тебе что-нибудь известно?
– Отец, не тревожься. Я имею в виду, что у него есть намерение жениться, теоретически.
– Жениться теоретически, – повторил викарий. – Как по-вашему, сэр Артур, такое возможно?
– Лично я, – со смешком отозвался Артур, – был женат только практически. Это единственный понятный мне статус; другого порекомендовать не могу.