Артур и Джордж
Шрифт:
– А теперь эти двое джентльменов, особо не таясь, пришли ко мне по делу – до поры до времени конфиденциальному, но ожидающему скорой огласки. – Гарри Чарльзуорт был необычайно доволен. И с радостью пустился в воспоминания. – Да, в детстве мы с ним за одной партой сидели. Джордж тихоней был. Ни в какие истории не ввязывался, не то что мы все. И соображал неплохо. Получше меня, а я тоже в ту пору и сам неглуп был. Теперь, конечно, по мне не скажешь. Если день-деньской на коровьи зады пялиться, ума не прибудет, сами понимаете.
Сей вульгарный автобиографический экскурс Артур оставил без внимания.
– А были у Джорджа враги? Быть может,
Гарри задумался.
– Не припомню. Но вы же знаете, как у мелюзги бывает: им взрослые не указ. Да и отношения у них что ни месяц разные. Если Джорджу и доставалось, так за то, что слишком умный был. Или за то, что папаша его, викарий, мальчишкам спуску не давал. Или за близорукость. Учитель его за первую парту сажал – иначе он не видел, что на доске написано. Может, из-за этого и любимчиком считался. Но уж всяко не за то, что цветной.
Уэрлийские бесчинства Гарри оценивал попросту. Дело против Джорджа – дурость. Полиция – сплошная дурость. А слухи о неведомой банде, орудовавшей под покровом ночи по указке неведомого Капитана, – это всем дуростям дурость.
– Гарри, нам необходимо побеседовать с конным полицейским, Грином. Ведь он, единственный во всей округе, признался, что на самом деле полоснул ножом лошадь.
– Не иначе как вам охота подальше прокатиться, верно?
– Куда же?
– В Южную Африку. Ох, вы ж не в курсе. Через пару недель после суда Гарри Грин купил билет до Южной Африки. В один конец.
– Интересно. А кто оплатил, не знаете?
– Уж всяко не сам Гарри Грин, это точно. Кому-то выгодно было спровадить его от греха подальше.
– Полицейским?
– Возможно. Он у них был как бельмо на глазу. Признательные показания свои назад взял. Я, говорит, лошадей отродясь не резал, из меня, дескать, в полиции признание выбили.
– Так и сказал? Ничего себе. Как это понимать, Вуди?
Вуд послушно высказал очевидное:
– Мне думается, он лгал либо в первом случае, либо во втором. А может, – добавил он с ноткой лукавства, – в обоих.
– Гарри, не могли бы вы узнать у мистера Грина адрес его сына Гарри в Южной Африке?
– Попробовать можно.
– И еще один вопрос: кому в Уэрли приписывали эти злодеяния, коль скоро Джордж их не совершал?
– Люди всегда языками чешут. Да только этому грош цена. Я вот что скажу: такое под силу лишь тому, кто к скотине подход имеет. Попробуй-ка подойди хоть к овце, хоть к корове и скажи: постой смирно, красава, я тебе сейчас кишки выпущу. Посмотрел бы я, как Джордж Эдалджи ко мне в доилку заходит: да его первая же корова… – Гарри от смеха ненадолго сбился с мысли. – Не успеет он табуретку под вымя пододвинуть, как его залягают до смерти или в навоз опрокинут.
Артур подался вперед.
– Гарри, вы не откажетесь помочь нам вернуть честное имя вашему другу и однокласснику?
Отметив про себя пониженный голос и вкрадчивый тон, Гарри Чарльзуорт насторожился.
– Да мы с ним никогда в друзьях не ходили. – Тут он просветлел лицом. – Мне, конечно, придется выходной брать…
В начале их встречи Артур приписал ему более широкую натуру, но переживать не стал. После внесения аванса и утверждения дальнейшего порядка выплат Гарри Чарльзуорт, уже в новом качестве помощника детектива-консультанта, показал им дорогу, по которой предположительно шел Джордж темной дождливой августовской порой три с половиной года назад. Они отправились через луг, раскинувшийся за усадьбой викария,
Вуд достал карманные часы:
– Восемнадцать с половиной минут.
– Притом что мы в хорошей форме, – прокомментировал Артур, все еще выдергивая шипы из своего пальто и счищая грязь с ботинок. – Притом что сейчас ясный, сухой день и у нас отличное зрение.
На молочной ферме, когда очередная сумма перешла из рук в руки, Артур поинтересовался, как вообще обстоит в здешних местах дело с преступностью. Ничего особенного он не услышал: кражи скота, нахождение в общественных местах в нетрезвом виде, поджог стогов. А бывают ли какие-нибудь жестокие преступления, помимо резни домашнего скота? Гарри с трудом припомнил один случай – примерно в то же время, когда приговорили Джорджа. Нападение на мать с маленькой девочкой. Двое парней, вооруженных ножом. Это вызвало некоторые волнения, но до суда так и не дошло. Да, хорошо бы ознакомиться с делом.
Они скрепили договоренность рукопожатием, и Гарри проводил их до скобяной лавки, предлагавшей также бакалейные товары, мануфактуру и почтовые услуги.
Уильям Брукс оказался невысоким, пухлым человечком с пышными седыми усами, которые уравновешивали лысый череп. Зеленый фартук от времени пошел пятнами. Лавочник не проявил ни явного радушия, ни явной подозрительности. Он уже собирался провести гостей в подсобное помещение, когда сэр Артур, ткнув локтем секретаря, объявил, что ему срочно требуется скребок для обуви. Предложенные образцы, имевшиеся в наличии, вызвали у него серьезный интерес; а по завершении покупки и упаковки он повел себя так, словно вся остальная часть их визита была просто счастливым озарением.
В подсобке Брукс так долго рылся в ящиках, бормоча себе под нос, что сэр Артур уже начал опасаться, как бы ему для ускорения процесса не пришлось купить еще цинковую ванну и пару швабр в придачу. Но хозяин в конце концов извлек на свет небольшую, перетянутую шпагатом стопку изрядно помятых писем. Артур мгновенно узнал дешевую бумагу – все те же тетрадные листы, на которых были написаны письма, доставленные в дом викария.
Как мог, Брукс припомнил неудачную попытку шантажа трехлетней давности. Его сын Фредерик и еще один парнишка якобы оплевали какую-то старуху на станции Уолсолл, и лавочнику настоятельно советовали отправить денежный перевод на адрес тамошнего почтового отделения, дабы избавить сына от судебного преследования.
– И вы на это не пошли?
– Еще чего. Да вы только посмотрите на эту писанину. Один почерк чего стоит. На шармачка меня взять хотели.
– У вас даже в мыслях не было откупиться?
– Нет, не было.
– А вы не хотели заявить в полицию?
Брукс презрительно надул щеки.
– Нет, не хотел. Ни минуты. Выбросил это из головы, а потом все рассосалось само собой. А викарий – тот кашу заварил. Обивал пороги, жаловался, писал главному констеблю, одно, другое – и чего добился? Еще хуже сделал и себе, и сыну своему. Поймите, я его не виню, да только он никогда не понимал нашенскую деревню. Слишком уж он для нее… засушенный, если вы меня понимаете.