Артур и Джордж
Шрифт:
День-другой он планировал посвятить изучению анонимных писем, с тем чтобы сделать их менее анонимными за счет перехода от графологии к психологии, а оттуда, возможно, и к установлению личности. После этого он собирался передать собранное досье доктору Линдсею Джонсону для профессионального сравнения с образцами почерка Джорджа. В Европе Джонсон был признанным авторитетом: мэтр Лабори привлекал его к процессу по делу Дрейфуса. Да, думал Артур: к моменту осуществления моих планов дело Эдалджи получит такой же резонанс, как дело Дрейфуса во Франции.
С лупой, блокнотом и неизменным автоматическим карандашом
Артур прочел от начала до конца эту ядовитую ненависть, издевательскую фамильярность, это бахвальство и подступающее безумие, эти широковещательные заявления во всей их пошлости.
Я Бог и я Господь Всемогущий я дурень враль клеветник подлипала Ох и задам я жару почтальону.
Это было смехотворно, однако нелепицы, нагроможденные одна на другую, вырастали в какую-то дьявольскую жестокость, способную надломить умы жертв. Артур читал дальше; его гневное отвращение стало утихать; он сделал попытку переварить эти фразы.
Вы грязные подлипалы вам светит двенадцать лет каторги… Я шарпей зубы всех острей… Ты чучело неуклюжее подлюга я тебя раскусил ты грязное дрянцо, мерзкая обезьяна… У меня наверху связи и пусть рожа у меня протокольная она ничем не хуже твоей… Кто в среду вечером стырил яйца зачем ты или твой подручный это сделал но меня-то посадить не должны…
Он вчитывался и перечитывал, сортировал и пересортировывал, анализировал, сравнивал, резюмировал. Мало-помалу зацепки перерастали в подозрения, а потом и в гипотезы. Прежде всего, не важно, существовала шайка потрошителей или нет, но шайка бумагомарателей вырисовывалась определенно. Артур насчитал троих: двух взрослых и подростка. Кое в чем двое взрослых пересекались, но различие, по его мнению, было налицо. Один кипел злобой, а у другого сквозили всплески религиозной мании, переходящей от истерической набожности в гнусное богохульство. Этот подписывался именами Сатана, Бог и их теологическим сращением: Бог Сатана. Что до младшего, тот сквернословил напропалую; Артур давал ему от двенадцати до шестнадцати лет. Взрослые также бахвалились своими способностями к подлогу. «Думаешь нам не под силу изобразить почерк твоего мальчишки?» – написал один из них викарию в тысяча восемьсот девяносто втором году. И в доказательство умело испещрил целую страницу вполне правдоподобными подписями всех домашних Эдалджи, Брукса и других местных жителей.
Для значительной части писем использовались одинаковые листы бумаги и одинаковые конверты. Иногда письмо начинал один злопыхатель, а заканчивал другой: на одной странице излияния Бога Сатаны перемежались с грубыми каракулями и непотребными – непотребными во всех смыслах – рисунками, сделанными мальчишеской рукой. Это наводило на мысль, что все трое живут под одной крышей. Где же ее искать? Поскольку ряд писем пришел к уэрлийским жертвам, минуя почту, резонно было предположить, что находится эта крыша неподалеку, в радиусе одной-двух миль.
Далее,
Ему требовались более конкретные сведения. Например, здесь постоянно фигурировала Уолсоллская гимназия, но насколько это важный фактор? Или взять такое письмо. Религиозный маньяк с полной очевидностью ссылался на Мильтона. «Потерянный рай», книга первая: падший ангел и геенна огненная, которую бумагомаратель объявлял своим последним пунктом назначения. Будь на то воля Артура, так бы и произошло. Так вот, еще один вопрос к директору: входит ли «Потерянный рай» в программу по литературе, и если да, сколько учеников к нему приобщилось и не принял ли кто-нибудь один это произведение слишком близко к сердцу? А что сейчас делал Артур: цеплялся за соломинку или отмечал для себя любую возможность? Трудно сказать.
Он прочел все письма с начала до конца, потом от конца к началу, рассматривал в произвольном порядке, тасовал, словно карточную колоду. А потом его глаз зацепился за нечто такое, отчего Артур через пять минут едва не вышиб дверь в кабинет своего секретаря.
– Альфред, поздравляю. Ты попал в самую точку.
– Кто, я?
Артур бросил ему на стол одно письмо.
– Смотри сюда. А теперь сюда и вот сюда.
Ничего не понимая, Вуд следил за постукивающим пальцем Артура.
– И в какую же точку я попал?
– Полюбуйся, друг мой: «мальчишку надо отослать в море». А вот здесь: «сомкнутся над тобою волны». Это же первое письмо Грейторекса, неужели не доходит? И вот здесь: «вряд ли меня повесят скорее отправят в море».
По лицу Вуда было видно, что на сей раз очевидное от него ускользает.
– Интервал, Вуди, интервал. Семь лет. Я тебя спрашивал: почему такой промежуток? А ты отвечал: потому, что этого человека здесь не было. А я спрашиваю: и где его носило? А ты: «Не иначе как в море сбежал». И это – первое анонимное письмо после того семилетнего перерыва. Я еще не раз проверю, но готов поспорить на твое недельное жалованье, что в первой волне травли не было ни слова насчет моря.
– Пожалуй, – сказал Вуд, позволив себе малую толику самодовольства: его предположение действительно звучало вполне правдоподобно.
– И подкрепляется это, если у тебя есть хоть малейшие сомнения, – получив такие похвалы за свой блестящий ум, секретарь не склонен был сомневаться, – тем, откуда пришла заключительная фальшивка.
– Боюсь, без вашей подсказки не соображу, сэр Артур.
– Декабрь девяносто пятого, помнишь? Объявление в блэкпулской газете о продаже с торгов дома викария.