Асимметрия
Шрифт:
– Я бы не переживал из-за ментола в табаке, – сказал я, зевая. – Сигарета не морковка, пользу по определению не несёт!
– Ёпта! Сигарета не морковка. Спасибо, кэп, учту!
Продираясь сквозь обилие циничной и нецензурной брани, я выслушал несколько десятков сальных анекдотов и пару историй из жизни, в том числе одну хвалебную оду в честь меховода из мабуты, то есть знакомого механика мотострелковой бригады. На пару с Синоптиком они как-то свинтили дефицитную ураловскую резину с двух «шишариков» – 66-ых «газиков» – и благополучно толкнули её на стороне за полцены.
– Вернее, как, – с азартом рассказывал сосед, – я просто стоял на фишке и следил, чтобы никто ничего не заметил, пока мабутянин справлялся с баллонным ключом. Когда оттаскивали шины за забор, чуть не нарвались
– А почему у тебя кликуха Синоптик?
– Не, – мотнул он головой, – в родном Воронеже для пацанов я Зи'ма, а Синоптиком Тата придумала называть. Сперва вроде в шутку, а потом как-то приклеилось.
Синоптик потянулся за остатками кисломолочного напитка, выплеснул содержимое бутылки в глотку и крякнул от удовольствия.
– При въезде в город видел башню с параболическими тарелками? Ну, такую разлинованную белыми и красными полосами. На мухомор похожа.
– Поездом я приехал. Кроме вокзала ничего не видел.
– Да не важно! – отмахнулся Синоптик. – Она на холме, её с железки тоже видно. Короче, это метеорологическая станция, стоит на балансе части. Раньше её обслуживал штат из четырех военнослужащих, а сейчас – красотень! – америкосовское оборудование, полная автоматика, весь фарш. Одного человека за глаза хватает, чтобы кнопочки нажимать. Искандер мне говорил, когда была реформа, ещё при Иванове, под это дело Москва деньги выделила большие. Ясен пень, воевода их попилил, а что? Я бы на его месте также сделал. Тут ведь главное что?
– Что?
– Главное – это золотая середина, чтобы целевые средства освоить и себя не обделить. А там придраться не к чему. На роботах-пылесососах и спутниковой связи он, конечно, сэкономил, но компьютеры для обсчёта данных закупил офигенные. До меня лейтюха работал, тоже не жаловался. За семь лет эксплуатации ни одной поломки.
– Теперь ясно, где ты пропадал всё это время!
– А чего мне в общаге делать? – Синоптик пожал плечами. – Тараканов кормить, что ли? Или ждать, пока на меня кусок штукатурки свалится, как на Некрылова?
– Некрылова не успело накрыть! – невзначай скаламбурил я.
– Да не о том речь! На станции я сам себе хозяин, и никакого шухера! Хотя Искандер, сука, всё же вычислил, что я вожу на режимный объект гражданских.
– Тату? – догадался я.
– Не только! Летом была одна бабенция замужняя. Растрепала всем про меня, и понеслось по району, а слонячье радио, сам знаешь, работает быстрее обычного. От мужа её бегал, прятался. Слухи дошли до Искандера. Пожурил меня наш воевода, да забыл. Ну я так думал: оказалось ни фига! Вчера вызвал в кабинет на беседу, спрашивает в лоб: лейтенант, опять к себе марамоек водишь? У меня аж всё похолодело. А потом думаю: подозревает, но не знает наверняка, иначе такой бы разнос устроил, тут же в паркет и укатал бы. Говорю так нагло: никак нет, товарищ подполковник. Смотри мне, отвечает, спалишься, пеняй на себя. Будешь заниматься строевой до дембеля. Встаёт из-за стола, подходит так близко-близко и мне хе-еррась, «электричку» по голени. Это, говорит, для повышения качества обучаемости строевой подготовке на тот случай, если я насчёт тебя не ошибаюсь. А я никогда не ошибаюсь!
– Сурово! – сказал я.
– Он вообще мужик суровый! Нагнал на меня страху, приходится теперь в пентхаусе тусить.
«Пентхаусом» – из-за постоянно протекающей крыши – окрестили свои покои сами вояки, под собственные нужды которых все шестнадцать комнат верхнего общажного этажа взял сосед – войсковая часть 77864 по улице Авиаторов, дом 19. В пентхаус селили в основном прикомандированных и контрактников. У кого была возможность, перебирались в съёмные квартиры. Впрочем, у пентхауса имелось редкое достоинство, перекрывавшее многие минусы общежитского быта: до места службы, то есть до дежурки с турникетом-вертушкой надо было протопать всего три минуты в ритме разжиревшей черепахи. Иногда лифтёры запускали допотопный лифт, и тогда это время сокращалось вдвое.
С
Дом на Авиаторов не тронули, за него вступились немногочисленные собственники, успевшие приватизировать жильё. Комендант общежития Семён Созонович – тогда ещё обычный жилец – был замечен в числе рьяных активистов. Бывший руководитель региональной партячейки здорово попортил кровь местным швондерам: он выходил на митинг, устраивал пикеты и с завидным усердием обивал пороги городских и областных судов. Однажды наметил голодовку оппозиции – отксерил листовки-обращения к жильцам, расклеил по этажам, и смастерил пёстрый плакат «Конфронтация до полной потери сил». Правда, до голодовки дело не дошло. История попала на редакторский стол «Вечернего Красносудженска», а Семён Созонович – на первые полосы местного таблоида, затмив по популярности беспредел битцевского маньяка и развод четы Абрамовичей. Эпизод информационного противоборства он любил вспоминать всегда, когда дело заходило о трениях с коммунальщиками, с которыми комендант бодался ровно столько, сколько был начальствующим лицом. После освещения событий в прессе дом отвоевали, но не весь, а только пару этажей. Остальные муниципалитет прибрал к рукам, руководствуясь принципом «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Пятый этаж оккупировали армейцы, третий и четвёртый поделили между собой собственники. Второй – оказался во власти колокольного дворянства, как пренебрежительно называл Семён Созонович наставников православной семинарии. Обитавший здесь преподавательский состав менялся часто и в большинстве своём состоял из приезжих. Самый лакомый кусок – первый этаж – порезали договорами аренды и отдали на растерзание бильярдной, чопа, секонд-хенда и спортивной организации со странным названием «Хала-хуп и Команда 9». Единственное витринное окно последней, наглухо заклеенное непрозрачной плёнкой со шрифтовым изображением крутящегося обруча и втиснутой в него девяткой, выходило во внутренний двор войсковой части, где посередине тренировочного плаца, давно выродившимся в автопарк под открытым небом, ржавели экспонаты. Долгими часами безделья я пялился на витрину и представлял за ней хрупких, тоненьких девушек в обтягивающих боди с цветными обручами на осиных талиях. В моих фантазиях они крутили хала-хупы и непременно улыбались.
– А Тата, – неожиданного для самого себя спросил я, – она почему… Тата? Ну, то есть, это ты её так зовёшь?
Синоптик посмотрел на меня исподлобья.
– Не, она сама придумала это прозвище. У неё же в голове сплошная киношная чехарда. Ну, это вроде с какого-то фильма. Героиня, говорит, очень понравилась. Но лично я думаю, что Тата это сокращённое от «татарки». Втухаешь, да?
– Не очень.
– Ты посмотри на нашего Воеводу. Настоящий ультранационалист, правда, умело это скрывающий. Сегодня татарин – это звучит гордо. Путин так и говорит: «Я любуюсь на Татарстан». Не хер собачий, а целый главнокомандующий! Политзанятия были, Воевода знаешь, что про него сказал? Он, конечно, урыс, но херметле кеше.
– Чего?
– Это по-татарски. Он хоть и русский, но человек уважаемый. Или как-то так.
– При чём здесь Воевода?
– Как при чём? – удивился Синоптик. – Это её отец.
– Чей?
Раздались позывные будильника: мой телефон жалко завибрировал, возвещая об утренней побудке.
– Ну вот! – сказал Синоптик, – теперь можно давить на массу! – Он сладко растянулся на кровати. – Ты знал, Ким, что Кул-Шариф может попасть в число «Семи чудес России»?
– Нет. Подожди секунду, – я осмысливал услышанное. – Тата – дочь Искандера?