Аспазия
Шрифт:
После раздачи наград, на глазах у народа, афинские сокровища были перенесены в заднюю часть храма Парфенона. Эта часть храма помещавшаяся между колоннами Парфенона и выходившая на восточную сторону, представляла собой круглое помещение, без окон, освещенное одною лампой. Там должна была храниться афинская государственная казна, богатство которой состояло не только из денег, но и из различных драгоценностей, дорогой посуды и тому подобных предметов.
Среди явившихся на вершину Акрополя присутствовать при открытии Парфенона, находилось много чужестранцев; в числе их был спартанец. Когда он хотел войти в новый храм, один афинский юноша, уже некоторое время наблюдавший за ним, схватил его за плечо:
— Прочь с этого порога! Дорийцам запрещается переступать его! — сказал он,
Действительно, один старый закон запрещал людям дорийского происхождения входить в святилища афинян. Вокруг юноши мгновенно собралась толпа и, так как спартанцы вообще не пользовались расположением афинян, то его принудили отступить. Так, хотя и мимолетно, но даже при мирном празднестве обнаружилось соперничество, с древних времен существовавшее между двумя эллинскими племенами.
Но был один афинянин, который, среди всеобщей радости, глядел на новый Парфенон с гневом и неудовольствием — это был жрец Эрехтея, Диопит. Конечно, по древнему обычаю, Пеплос был принесен в дар деревянному изображению Афины-Полии в храме Эрехтея, но это было сделано равнодушно, холодно и лишь по требованию обычая, а весь собравшийся народ обратился к новому храму Афины-Паллады. Афиняне поклонялись не священному Палладиуму [35] , посланному им с неба, не богине его святилища, а тщеславному произведению Фидия; к ногам этой новой Афины, а не в его храм были принесены дорогие дары.
35
Палладиум — в греческой мифологии, свалившаяся на Трою с неба статуя богини Паллады, служившая залогом непобедимости этого города, но впоследствии похищенная Одиссеем и Диомедом, после чего Троя была побеждена; священный предмет, служивший защитой чего-либо.
Боги храма Эрехтея негодовали и их жрец вместе с ними.
Так как уже наступил час раздачи жертвенного мяса народу, то вершина Акрополя опустела и на ней, чтобы беспрепятственно осмотреть вновь оконченный храм, осталась небольшая группа людей: Перикл с Аспазией, Фидий со своими помощниками, Софокл, Сократ и другие афинские мужи.
Лицо Фидия не было задумчиво как прежде, а сияло выражением удовольствия, Перикл был в высшей степени счастлив, что, возвратившись после долгого отсутствия, нашел храм совершенно оконченным. Он был в восторге, что так много прекрасного было сделано за столь короткое время.
Аспазия внимательно осматривала произведение Фидия, Иктиноса и их помощников. Ее молчание удивляло даже самого Фидия, молчаливейшего из людей и он, обращаясь к ней со свойственной ему серьезной улыбкой, сказал:
— Если память мне не изменяет, прекрасная милезианка считалась многими в Афинах лучшим судьей в делах искусства и не боялась высказать свой приговор, почему же сегодня она молчит.
— Я вижу перед собою новое, чудное создание, огромное, как скала и прекрасное, как цветок. Оно так прекрасно в своем достоинстве, так великолепно в своей благородной простоте, так живо в своем спокойствии, так полно в своей юношеской свежести, так ясно в своей торжественности, что каждый человек может быть только поражен при взгляде на него. Но мне кажется, ты вечно ищешь только возвышенного, чистого и божественного, чтобы осуществить их в человеческих формах и не ищешь земной красоты и то, что в ней привлекает ум и воспламеняет сердце не имеет никакого отголоска в твоей душе. Ты презираешь изображение прелести женственности в ней самой, как описывают ее поэты, твоя душа, как орел, парит над вершинами. О, Эрот, неужели у тебя нет стрелы для этого человека?
— Да, — сказал Фидий, — до сих пор я находился под защитой Афины-Паллады и ей обязан тем, что мое искусство не сделалось женственным. Я и теперь не посвящу моего искусства златокудрой Афродите, так как лемносцы, которые меня сейчас пригласили, хотят не Афродиту, а бронзовую статую Афины-Паллады.
— То, что ты говоришь, — сказала Аспазия после непродолжительного молчания, — наполняет меня большими надеждами, чем ты думаешь. Я поняла сегодня, когда Перикл
В свою очередь Перикл начал обсуждать с Иктиносом и Фидием план портика, которым завершилось строительство, и который, по их предложению должен был быть не менее величествен и роскошен, чем сам Парфенон. Но взгляды их постоянно обращались к уже оконченному.
Наконец, Фидий повел Перикла и остальных своих спутников к произведению, вышедшему из под резца сына Софроника, — к группе Харит, поднесенной им в дар богине на Акрополе.
Высеченные из мрамора, стояли, обнявшись, три девушки, похожие одна на другую и в тоже время различные по характерам: одна была очаровательна и весела, другая сурова и благородна, третья задумчива.
Все просили объяснить, почему их характеры столь различны. Сократ с некоторым огорчением сказал:
— Я думал, что вы сами объясните для себя эту разницу. Когда прекрасная Теодота представила нам Афродиту, Геру и Афину, у меня как будто пелена упала с глаз. Афродита есть телесная красота, Гера олицетворяет красоту души — доброту, а Афина воплощение красоты ума и истины.
Вот что я хотел выразить в этих образах, но это, как видно, мне не удалось. Я трудился над мрамором, а идею пришлось объяснять словами. Но тебе, Аспазия, не нужно слов, чтобы вынести твой приговор — я читаю его на твоем лице.
— Что же ты читаешь на нем? — спросила Аспазия.
— Оно говорит мне: — «мыслитель, брось образы и живые формы и возвратись к мыслям и словам!» Так я и сделаю, а этот плод моего неуменья, я разобью.
— Нет, Сократ, — сказал Перикл, — не надо разбивать его. Оно всегда будет представлять эллинам тело, душу и ум, соединенные в прекрасных образах Харит. Ты же, Фидий, создай нам свою новую Афину-Палладу по образу желаемому Аспазией, так как она на деле доказала нам, что мудрость в образе красоты непобедима. Кроме того, друзья, я хочу сообщить, что Аспазия больше не чужестранка, в которую можно безнаказанно пускать стрелы остроумия, или позорить недостойными прозвищами — с сегодняшнего дня она моя законная супруга. Брачный союз, соединявший меня с Телезиппой, разорван. Я знаю, что афиняне с недовольством смотрят на тех сограждан, которые вводят к себе в дом чужестранку, я знаю, что наш закон отказывает в правах афинского гражданства потомкам от таких браков — и, несмотря на это, я беру Аспазию себе в жены. И это будет союз нового рода, в котором мужчина и женщина будут иметь равные права.
Прежде чем кто-нибудь из друзей смог выразить волнение, вызванное словами Перикла, Аспазия взяла руку молодого супруга и сказала:
— О, Перикл, если со мной вступает в мир что-нибудь новое, то лишь одна женственность, которой в первый раз было дозволено действовать свободно, без цепей, которыми опутан наш пол. Может быть этой женственности суждено обновить мир, до сих пор закованный вами в суровые цепи и уничтожить последние остатки варварства древних времен. Я являюсь представительницей ионийского характера и противницей сурового духа дорийцев, которые подавили бы лучшие цветы эллинской жизни, если бы одержали победу. Горе богам Эллады, если дорийцы когда-нибудь возьмут верх! И если я, как вы говорите, действительно призвана иметь влияние, то посвящу мою жизнь тому, чтобы вести борьбу против предрассудков, против бессмысленных обычаев, недостойных человечества поступков. Я буду искать себе союзников у представительниц моего пола, они будут слушать меня, так как я супруга Перикла.
Друзья выслушали ее слова задумчиво и вполне согласились с ней.
Жрец храма Эрехтея, также слышал слова Аспазии, скрываясь в полутьме колонн. Его губы насмешливо дрогнули, огненный взгляд с ненавистью устремился на милезианку.
Между тем, друзья с воодушевлением восхищались намерениями молодых супругов, только Сократ еще молчал, как он часто делал из скромности, находясь в кругу избранных людей. Тогда Перикл всем улыбаясь, обратился к нему:
— Что думаешь ты, друг мудрости, о том союзе, который заключен здесь, перед лицом твоих Харит?