Атаман всея гулевой Руси
Шрифт:
– Ешь, Влас, – добродушно произнёс Федот. – О своих не беспокойся, и малым и большим Кондратка дал всего, что на столе.
Влас взял кусок сома, понюхал и отправил в рот, сразу ощутив, что там обильно прибыло слюны, а в голове начало хмельно пошумливать. Затем он взял кусок мяса и, не торопясь, съел вместе с ноздреватым нечёрствым хлебом. В брюхе сразу стало теплее, мягкий комок покатился оттуда к горлу, и Влас сытно рыгнул.
– Диво какое, – сказал он, беря кусок сома. – Съел рыбу, мясо, а отрыгнулось редькой.
– Кусай дальше, – хохотнул Кондратка. –
Пришёл мальчонка с ведёрком ключевой воды, её разлили по кружкам и смочили рты.
– Я смотрю, Влас, ты время зря не тратил, – сказал Федот. – И огород вокруг сделал, и наполовину избу вывел, и поле под пашню начал ломать…
– Рад бы на печи покачаться, – сказал Влас, вытирая о штаны осаленные пальцы. – Да ртов-то вон сколь вокруг меня, и каждому, хоть раз в день, кусок хлеба положить надо. У меня ещё и свои малые дети есть, на старом месте, вот осенью явятся. И каждый посытиться захочет.
– Вот я и хвалю тебя, скоро твой дом станет полной чашей, – Федот хитро усмехнулся. – Надолго ли? Год ты проживёшь без барского приказчика, на другой год он явится и скажет: где господская запашка, давай ярку, неси яйца… Он с тебя скоро соскоблит жирок, буде он у тебя завяжется.
– Такова моя доля, – хмуро промолвил Влас. – Разве кто живет лучше!
– Вот Максим видел, что люди могут жить по-другому, рядом с тобой, в Промзине Городище. Скажи брат, не так ли?
– Видел, как же, – сказал Максим. – Приказчика на веску вздели, в казаки поверстали мужиков, волю объявили.
– Вот видишь, Влас, – торжествующе заявил Федот. – Степан Тимофеевич Разин пришёл дать людям волю, везде будет казацкая власть.
– Какой мне в этом прок? – перебил разинского посыльщика Влас. – Мне семью кормить надо. Что, раз воля, так и землю пахать незачем?
Федот укоризненно посмотрел на хозяина и сожалеющее покачал головой.
– Воля, Влас, это то же счастье. И не надо за ним идти на Пещаное море, когда оно будет у каждого.
Хозяин задумался надолго, видно, слова Федота царапнули его за душу. Все вокруг молчали.
– Стало быть, ты нашёл своё счастье? – тихо промолвил он. – И больше ты ничего не ищешь?
– От счастья счастья не ищут, – сказал Федот, радуясь тому, что склонил на свою сторону недоверчивого, как волк, ко всему хозяина.
– А я тебе скажу, Федот, что ты не счастье нашёл, а вот этого копчёного сома, и теперь так в него вцепился зубами, что не отпустишь, пока тебе не отсекут голову. Так со своим счастьем и сгинешь.
– Ах ты пень чумазый! – вскричал Федот, вскочив на ноги. – Я к тебе в гости по-доброму явился, а ты меня лаешь! – Гость взялся за саблю.
Максим резво вскочил с земли, схватил Федота за шиворот и оттолкнул в сторону.
– Уймись, казак! Ты сюда пришёл не с мужиками воевать, а рассыпать атамановы грамотки. И ты, Влас, охолонь, а ты, Кондратка, увязывай укладки и посмотри коней. У тебя соль есть?
– Есть, а что?
– Отсыпь Власу половину, он ведь без соли живёт.
На шум во двор вышли все домочадцы, и тут же подъехал
– Прощай, Влас, – сказал он. – Живи, сколько сможешь.
Хозяин буркнул в ответ и оборотился к Максиму.
– А ты как? Тоже счастье ищешь?
Максим не ответил и пошёл к своему коню.
Гости, не оглядываясь, отправились своим путём, Влас проводил их взглядом и подозвал сыновей.
– С сегодняшнего дня сведём коней, корову и ярок в лес. И сами там будем жить, а то, чую, скоро в наших краях объявится столько охотников за волей и счастьем, что в дым разорят и по миру пустят. А сейчас разгружайте воз, напоите коня и отправляйтесь в лес по другому разу.
Глава четвёртая
Синбирский воевода в последние дни августа 1670 года пребывал в сильном беспокойстве: окольничий Барятинский с двумя полками рейтар заплутал где-то в засурских дебрях и не шёл на выручку города, хотя князь Милославский нюхом опытного военачальника ощутимо чуял, что Стенька Разин со своим воровским войском уже совсем близко. Только вот где? Вести о нём приходили самые разные: гулящие людишки, взятые казацкими разъездами в Диком поле, в один голос показывали, что атаман гуляет в Астрахани и о походе на верховые города и думать забыл, казна его полна, казаки и гулящие людишки сыты и довольны; приказчик гостя Гурьева, вырвавшийся с Низа, донёс, что воры забрали под себя все струги и лодки, грузят на них пушки и пороховую казну, а сам Разин во всеуслышанье грозит московским боярам кровавым отмщением за их неправды и спешно готовится покинуть Астрахань.
Чтобы как-то выйти из неведенья, Милославский неделю назад послал Марка-иноземца, польского шляхтича, с товарищами на самое громкое место на Волге, на Переволоку, где воры имели обычай гнездиться, а также переволакивать свои лодки из речки Усы в Волгу, сильно сокращая этим путь по реке. Ушёл Марк, и нет от него вестей, и каждый день Иван Богданович вставал ото сна сильно не в духе, сегодня повысил голос на свою поломойную девку Настю, чтобы она не разлёживалась на лавке, а вставала и собирала постель. Вольной девке Насте, привычной повелевать прежним воеводой князем Дашковым, такое обращение пришлось не по сердцу, она фыркнула рассерженной кошкой, откинула заячье одеяло и встала перед Милославским, сияя нежнорозовой наготой.
– По нашему уряду, князюшка, – сказал она. – Ты не должен меня обижать, я не холопка, а вольная девка, похочу, и к голове Бухвостову уйду, он меня давно к себе кличет, или к солдатскому полковнику Глебу Ивановичу.
Выплеснула, язва, ядовитые слова и обожгла Милославского таким жарким взглядом, что он о воровских казаках и думать забыл, кинулся к своему окованному железными полосами походному сундуку, щёлкнул замком, залез с головой под крышку и на цыпочках возвратился к своей девке-душегрейке. Настя глянула в раскрытую ладонь князя и разулыбалась, да и было от чего – на ладони лежал рублёвый золотой.