Атаман всея гулевой Руси
Шрифт:
– А что Бухвостов, – сказал дрогнувшим голосом Милославский. – Что, этот кобель и впрямь на тебя зенки пялит?
– Мне он пустое место, князюшка, – проворковала Настя. – Пусть себе пялит, за погляд деньги не берут.
И так зовуще улыбнулась, бесовка, что Милославский шагнул к ней в беспамятстве, но в дверь забрякали и начали его звать.
– Иван Богданович! Человек прибежал с вестями про Стеньку Разина!
– Стойте на крыльце, выйду, – сказал воевода и, крепко обняв свою душегрейку, поцеловал её в сочные губы.
Затем одел на себя зелёный, подбитый атласом
– Что тебе ведомо о воре Стеньке?
– Ехал я, воевода, с Низу на малом струге, да воровские казаки переняли нас на Переволоке, многих синбирян поубивали и в Волгу кинули, а меня взяли с собой, и был я с ними два дня, пока не утёк.
– Что про вора слышал? – нетерпеливо перебил Ульянку воевода.
– Слышал от воровских казаков, что стоит он под Самарой, а самаряне своровали, Самару ему по своей охоте сдали, а лучших людей Стенька посадил в воду.
Весть была важной, бунташное войско отделяли от Синбирска несколько дней пути.
– Ещё что забыл сказать?
– Говорили промеж собой воровские казаки, что Стенька Разин хочет быть в Синбирске на Семён день.
– Велико ли воровское войско? – спросил князь.
– Про то, воевода, не ведаю, а слышал, что весь Низ поднялся.
– Ларион, возьми посадского человека и запиши всё, что он знает, – сказал Милославский. – Великий государь должен о сём ведать. После сделаем отписку в приказ Казанского дворца.
«Вора нужно ждать со дня на день, – забеспокоился князь. – А что, если Барятинский так и не явится и мне придётся стоять супротив Разина одному? Самаряне, выходит, своровали. Известно кто – свои же стрельцы и казаки. Государь их землёй пожаловал, деньгами, а они променяли достаток на воровское счастье. Не то ли и здесь случится?»
– Петька! – подозвал Милославский своего денщика. – Кликни ко мне полковника Зотова.
Солдатский начальник явился явно не в духе, к тому же перепачканный мукой.
– Что с тобой стряслось, Глеб Иванович? – усмехнулся Милославский. – Уж не решил ли ты в хлебопёки податься?
– С мельником Андреевым куль друг у дружки тянули, – хмуро сказал полковник. – Я ему велел складывать муку возле Казанских и Крымских ворот, а он в амбар хотел увезти.
– Кому же она там будет помехой? – удивился Милославский. – Тебе мука зачем?
– А чем прикажешь, князь, ворота заваливать, когда вор к городу приступит? Укрепим ворота кулями муки, да кули с солью из амбара надо вынести и туда же сложить. Там они будут в целости, и нас защитят.
– Этот мельник своё добро вздумал сберечь, а про Синбирск у него и думы нет! – вспыхнул Милославский. – Вели ему моим словом таскать на своем горбу кули к воротам. Будет упираться, отмеряй батогов, сколь похочешь!
– Добро, воевода, так и сделаю. Меня-то зачем звал?
– Есть важные вести, – сказал Милославский, вставая с кресла. – Вор в Самаре. Но это ещё не всё. Как и в других городах, казаки
– Надолбы порушены, без них острог долго не удержать, – сказал полковник.
– С сего вечера чтобы ни одного синбирского казака или стрельца в городе не было. Прикажи своим людям смотреть за этим со всей строгостью. Самое многое через неделю вор будет стоять под нашими пряслами.
– Добро, – кивнул полковник. – Так и сделаю, давно здешних стрельцов хочу прищучить, балованные людишки.
– Я велел тебе проверить пороховую казну, – сказал воевода. – Спесь с воров надо сбивать свинцовым дробом. Всё ли готово?
– Пройдём, князь, в любую башню. Пушки заряжены, пушкари на месте.
– Добро, веди.
Сойдя с крыльца, Милославский поёжился, стояло бабье лето, на солнечной стороне ощутимо припекало, но с Волги уже тянуло сквозняковым холодком, которому на Синбирской горе было всегда просторно. Московские стрельцы и солдаты, завидев воеводу, начинали усерднее трудиться, они знали тяжёлую руку князя, который с первого дня никому не давал потачки: ни начальным людям, ни рядовым. А тем, кто задумывал совершить худое, ужасным напоминанием о неизбежной каре были трупы воров, уже много дней болтавшиеся на релях за Крымскими воротами. Это остужало многие горячие головы, к тому же люди сами начинали понимать, что осады им не избежать и остаться живыми они смогут, лишь отстояв крепость от воровских казаков.
Крымские ворота были изрядно подновлены. В створах заменены худые брёвна, а рядом с ними солдаты сделали надолбы – уходящий к Венцу двухрядный коридор из дубовых кольев, который не давал осаждавшим подойти к воротам вплотную.
Пока они были открыты, и через них въехала в крепость водовозка, за ней несколько телег с пожитками, на которых сидели малые дети и жёнки, сопровождаемые всадниками. Вёл этих людей земский староста Фирсов. Увидев воеводу, он поспешил к нему.
– Беженцы из Карсуна, едва ушли от воровских казаков, – сказал Фирсов. – Встретил их близ Лебяжьей слободы.
– А что сам городок? – встревожился Милославский. – Есть ли вести?
– Карсун ворами взят, – сказал Фирсов. – Воевода с женою и детьми, подьячие, пушкари и затинщики, всего человек тридцать, убиты. Карсунские всех чинов люди вору Разину крест целовали, многие поверстались в казаки. В окрестных, близ Карсуна, деревеньках то же самое: воры режут помещиков и приказчиков, крестьянишки их встречают хлебом-солью…
– Веди беженцев в осадную избу, – перебил старосту Милославский. – Скажи Ермолаеву, чтобы поставил их на хлебное довольствие. И вели им молчать о карсунской беде.