Aтем
Шрифт:
Не успевал глаз зацепиться за один предмет, как где-то по соседству маячила более занятная вещица, тут же перетягивающая внимание на себя. Так я добрался до кипы книг и журналов на подоконнике; знакомая тетрадь со странным зоопарком была в их числе и ещё блокнот с чудным названием «Глупые записки глупого человека». По всей видимости, столь ироничная фраза, написанная от руки, принадлежала Дэни. Веером пролистав страницы, я понял, что держу в руках её дневник. Практически все записи были сделаны на французском языке. Данный факт, несомненно, пришёлся по душе моей совести. Однако и немецкие слова нашли своё место на бумаге. «Это неправильно», – укоризненно прозвучал в голове собственный голос, когда взгляд заскользил
– Это совершенно неправильно, – уже шепча себе под нос, я наивно полагал, что мысли, материализовавшиеся в звуки, могли бы остановить меня от импульсивных действий.
«Имею ли я вообще право называть себя Человеком…» – так начиналось первое предложение первой страницы, а запись была датирована две тысячи первым годом – почти семь лет назад. Сперва я подумал, что речь сейчас пойдёт о каких-нибудь подростковых комплексах, но в очередной раз ошибся. Дэниэль писала о своей роли в обществе, рассуждала о своём предназначении и довольно часто употребляла слово «inutile». Хоть его значения я не знал, но, отталкиваясь от контекста, легко смог догадаться о негативном оттенке, скрывающимся за буквами: «Какой толк в том, что ты женщина, если не можешь выполнить своего главного предназначения? Inutile! 'Ecale!»
Главное предназначение женщины – стать матерью. Об этом ли писала Дэниэль? Захлопнув дневник, я вернул его на прежнее место. Я ожидал увидеть определённо что-то иное, что-то истинно женское и нелогичное, а не подобные откровения. «Чёрт меня дёрнул его вообще читать!» – отвернулся я к окну и стал наблюдать за непрерывно сигналящим автомобилем, явно кого-то ожидающим. Пожалуй, и мне пора.
Но опять какая-то сила вынудила меня задержаться. И я не уверен в том, что это банальное любопытство, – моё стремление было вполне осознанным. И пока я об этом думал, сидя в кресле, в котором только недавно спала Дэни, в то время как её саму я переложил на кровать, ответ нашёл выход из моего бессознательного. Туман из лишних вопросов рассеялся, выпустив и ответ, и утянутый им нужный вопрос. Они оба обрели отчётливые очертания. Я словно взглянул на ситуацию глазами случайного зрителя. В эту минуту я был похож на маньяка или психопата, наблюдающего за тем, как его жертва еле слышно посапывала в нескольких метрах, – именно эта картина и послужила толчком, родившим такой очевидный, но парадоксальный вопрос: что руководило ею, когда она подпускала меня так близко? Изначально обозначив допустимые границы, при этом она оставила двери всех входов открытыми? Безразличие. Безразличие – светилось в её глазах в тот вечер, когда я повстречал её. Тогда, говоря о своём бесстрашии пред тёмными закоулками, именно оно было её голосом. Безразличие, а не принятое мной по ошибке удивление, открыло мне дверь, когда я впервые здесь оказался. Безразличие, а не шаблонная вежливость, предложило мне сейчас подняться на чай. Но почему? Вот он – краеугольный камень всех вопросов.
Черкая на скорую руку записку, я застрял на последних словах, задумавшись над тем, стоит ли добавить наигранно-заботливое «позвони». Что-то подсказывало, что не сделай я этого, вышло бы именно наоборот.
«Не рискнул тебя будить и отнёс на кровать. Отдыхай. St"af», – написал я своё имя в точности так, как она его произносила, – растягивая гласную.
13
– Штэфан, твой телефон! – с этими словами из-за двери спальни показалась заспанная физиономия Яна Шефера.
Вчера я всё же вернулся в кафе к парням, откуда позже мы направились ко мне – праздновать подписание контракта. Вчера я рассуждал о подростковых
– Штэф, телефон! – повторил Ян, и трезвонящая трубка приземлилась рядом с подушкой.
– Да, – мрачно прохрипел собственный голос, отчего я невольно поперхнулся.
– Доброе утро! Прости, если разбудила. Хотела сказать спасибо и извиниться, что так вышло.
Да, это была Дэниэль. Несмотря на то что я допускал возможность её звонка, он и в самом деле меня удивил.
– Был уверен, ты давно удалила мой номер за ненадобностью, – обрушилась на неё моя неприкрытая прямота. И в трубке повисла тишина. – Рад, что это не так, – как можно мягче продолжил я. – Как ты себя чувствуешь?
– Лучше, спасибо. Прости, что тебе пришлось таскать меня с больной ступнёй. Как она?
Порой мне кажется, её благосклонность – это такой особый французский этикет.
– Тоже лучше, спасибо. Давно проснулась? – взглянул я на настенные часы – время приближалось к обеденному.
– Пару часов назад. Недавно вернулась с пробежки. На улице льёт как из ведра! – сказала она, но это я уже успел заметить по бесчисленному множеству ручейков, стекающих по запотевшим стёклам, и барабанящим каплям дождя. – Скоро ухожу к герру Краусу. А ты чем займёшься?
Не мешкая приехал бы к ней, если бы не эта очередная банальная учтивость. Поэтому в весьма резкой форме я коротко ответил:
– Работой.
14
Дождь, временами усиливаясь, а порой лишь морося, так и не прекращался. Ещё и самочувствие наипаршивейшее: то ли от выпитого накануне алкоголя, то ли от засевших занозой слов из дневника Дэниэль. «Что она имела в виду?» – не оставлял меня в покое всё тот же вопрос.
Поработать над новым материалом не получалось. Только я ударял по струнам гитары, как головная боль отзывалась протяжным звоном в ушах, а если нажимал на клавиши синтезатора – звуки и вовсе противно били по вискам. Так я бесцельно слонялся из комнаты в комнату: брался за книгу – не находил ничего увлекательного и закрывал, брался за написание новых текстов – слова не складывались в звучную рифму.
Нужно проветрить мозги. И я растянулся на кушетке в столовой, распахнув настежь окно. Ворвавшийся холодный ветер то и дело подбрасывал занавески под самый потолок, словно они были преградой, мешающей воздуху проникнуть внутрь. А вслед за вечерней свежестью, заполняющей комнату, ко мне незаметно вернулась трезвость мысли, и я решил позвонить Дэниэль, предварительно взвесив несколько раз все возможные за и против и убедившись в разумности своего намерения.
Её номер теперь я знал, а найти предлог не составило труда: женщины любят слышать извинения даже тогда, когда не было ссоры. Любят слышать их даже тогда, когда не произнесённые в верный момент слова звучат лишь спустя время, и ты признаёшь свою неправоту или выражаешь сожаление. И, не осознавая иллюзорности своей победы… мои мысли прервал кто-то, настойчиво тарабанящий в дверь к соседям.
– Простите, – обратился человек, заметив в окне мою голову, – вы не знаете, дома ли Эберты?
– Должно быть, уехали, раз машины нет.
Я попытался разглядеть лицо говорящего, но его скрывал громоздкий капюшон мешковатой куртки.
– Проклятье, – отчаянно выругался странный визитёр и, быстро сбежав по ступеням, направился прочь.
– Вам нужна помощь? – выкрикнул я. Человек остановился. – У меня где-то был их номер. Может, подниметесь пока на чашку кофе?
– Это вам нужна помощь, раз зовёте первого встречного в дом, – деловито махнул он рукой на прощанье.