Aтем
Шрифт:
– Прости, не знаю, что на меня нашло. Твоя мимика, это пальто…
– Шинель, – поправила она меня.
– Ты идёшь на работу? Но сейчас половина восьмого, – потянулся я за лежащим на тротуаре зонтом.
– Меня даже не удивляет, что ты знаешь, во сколько начинается моя смена, – сама того не осознавая, весьма кокетливо вскинула она бровь.
– На самом деле это вышло случайно. Слышал, как твоя коллега говорила об этом с посетителем. Я могу проводить тебя. Мне по пути, – откровенно солгал я, и Дэни скептически нахмурилась. – У меня есть немного времени, пока моё
– Такси? Прости, забыла… как твоя нога?
– Дело не в ноге. К слову, с ней всё в порядке, – усмехнулся я. – Что-то коробка передач барахлит, – пустил я в ход очередную выдумку. – И всё же, почему ты так рано идёшь на работу?
– Сегодня лекция Якова, помнишь, я говорила?
Я утвердительно кивнул. Вспоминать вчерашний телефонный разговор не было никакого желания: скрыть от Дэни моё возрастающее раздражение не получилось, из-за чего мы попрощались не на самой позитивной ноте. Задумавшись, о чём бы таком поговорить, лишь бы не выпускать отголоски минорного эха прошлого дня, я и не заметил, как мы вывернули к широкой площади перед главным корпусом университета. Во времена моего студенчества стены здания были ржаво-красными – отвратный цвет. Новый же более тёмный благородный оттенок в сочетании с белой облицовкой окон превратил университет и вовсе в эдакого консервативного старожилу района, наотрез отказывающегося прогибаться под гнётом современных архитектурных веяний.
– Позволь мне пойти с тобой, – из-за нахлынувших воспоминаний вдруг захотел я увидеть, каким университет стал не только снаружи, но и внутри.
17
– Здесь всё другое! Оно и неудивительно, столько времени прошло… – вырвалось из меня такое искренне сожаление, как если бы я был ботаником, вернувшимся в любимый университет.
– Ты тут учился?! – ошеломлённо прозвучавший вопрос едва не оглушил меня.
– Учился-учился, да не доучился, – рассмеялся я, вспомнив последние годы, проведённые в этих стенах, и мои бесчисленные прогулы.
– Как давно это было? – С любопытством смотря на меня, Дэни чуть было не сбила с ног очередного сонно бредущего студента.
– Хм… – Вопрос действительно заставил меня задуматься. – С ума сойти, чуть больше десяти лет назад, – отсчитав годы, поразился я.
– И ты бросил учёбу из-за музыки?
– Да, когда был на четвёртом курсе, группа получила несколько приглашений выступить на крупных фестивалях. После чего…
– Доброе утро! – поприветствовал нас заразительно улыбающийся мужчина с кипой книг в руках. Видимо, это и был сын герра Крауса. – Вы вместе? Очень хорошо, проходите-проходите, – бесцеремонно затолкал он нас в аудиторию, а сам отвлёкся на обратившегося к нему человека – никак иначе, очередного важного профессора.
– Что не так с этими детьми? – прошептал я на ухо Дэниэль, поразившись тому, как много было студентов. На моём последнем выступлении в Берлине народу собралось и то вдвое меньше.
– Потом расскажу, – вполголоса ответила она, явно боясь
Не обронив больше ни слова, мы поднялись вверх по лестнице и заняли свободные места.
– Какие все серьёзные, – окинул я взглядом кислые физиономии студентов, сидевших за нами. – Сонные, но серьёзные. Забавно.
– Штэф! – ткнула Дэни локтем мне в бок. – Или будь таким же и не вынуждай меня краснеть, или не таким же и не вынуждай себя здесь оставаться.
– Хорошо-хорошо. Только хочу кое-что проверить – поприветствует ли он аудиторию какой-нибудь фразой из «Игр Разума» или чем-то подобным, обязательно произнеся слово «умы».
– Готова поспорить, что он даже не смотрел этот фильм, – недовольно фыркнула она, но лишь подлила масла в огонь – мне понравилась роль студента-бунтаря.
– Лучше не надо. Мы уже убедились, что заключать пари – это не твоё. Одно ведь ты уже проиграла, – усмехнулся я.
– Что за…
«…вздор», – мне верится, именно так хотела было возразить Дэни, но захлопнувшаяся за профессором дверь оповестила о начале занятия.
– Да не затмит туман этого утра ваших светлых умов, – не поднимая глаз, обратился тот к смиренно сидящим зрителям. А я не смог сдержать смех.
– Я лучше сама уйду, – прошептала Дэниэль и принялась засовывать тетради обратно в рюкзак.
– Прости меня, больше не повторится. Обещаю, – тогда жестом показал я, что замкнул рот на воображаемый замок.
– На прошлой неделе мы познакомились с вами с наиболее значимым трудом Данте Алигьери. Трудом, не только внесшим вклад в мировую литературу, но и философию. А сегодня мы побеседуем с вами о поэзии шестнадцатых-семнадцатых веков, – заняв место за кафедрой, продолжил профессор. – Весь мир – театр! – застыла в воздухе его грациозно вскинутая рука, ознаменовав тем самым, что он ожидает услышать окончание изречения от «светлых умов».
– А люди в нём – актёры! – дружно отозвалась аудитория.
– Всё верно. Так сказал великий английский драматург Уильям Шекспир. А теперь я хочу услышать иное продолжение.
«А мы забыли текст своих ролей», «а мы – в буфете», «а сценарист давно умер», – посыпались отовсюду альтернативные окончания цитаты.
– Спасибо! – прервал профессор нескончаемый поток ответов. – Мне кажется, я даже слышал голос Ницше, – рассмеялся он. – Может, кто-нибудь из вас уже догадался, о чём сегодня мы с вами будем говорить?
И вновь гул голосов заполнил аудиторию. И только когда кто-то выкрикнул вариант «об иронии», профессор одобрительно кивнул:
– Весь мир – ирония! А мы в нём – сарказм!
Самозабвенно слушая о Шекспире, я не на шутку увлёкся лекцией. Даже не ожидал, что задержусь на столько. Когда же профессор включил проектор и вывел на экран страницы «Гамлета», попросив студентов отыскать там иронию и объяснить имплицитное, скрытое, значение фраз – я обнаружил, что забыл очки дома.
– Там всё слишком очевидно, тебе было бы неинтересно, – с искренним сожалением прошептала Дэни.
– Очень увлекательная лекция, – озвучил я свои мысли. – Теперь понимаю, почему такой ажиотаж.