Аттестат зрелости
Шрифт:
– Всё из-за картошки. Если не секрет, почему ты против всех пошёл? Ведь знал же, что договаривались не идти в школу.
– Знал, ну и что? Я всё должен делать, как другие, а своя голова на что? Для соображения или подражания?
– Окунь смотрел сердито.
– Неправильно или правильно мы тогда сделали, я не знаю, а ты не должен был от нас отбиваться.
– Знаешь, мать Валерке как-то объяснила, почему не надо делать как все, особенно, если это плохо. Он как-то за большими пацанами на забор полез, нос расквасил, ревёт, а мать ему сказала: «Люди - в воду, и дурак - в воду. А он плавать не умеет, потонет».
–
– И продолжение твое: «А я не дурак, немного умный», - тоже знаем. И мать Валерке правильно всё объяснила, очень даже педагогично. И всё-таки ты не прав. Это как раз тот случай, когда надо было со всеми в воду прыгать. И выплывать вместе со всеми. Ой, уже восемь! Ну, я побежала, - и Настя исчезла за дверью.
Окунь лежал и думал, как неожиданно Настя Веселова вошла в его жизнь. До случая в лесу он и не смотрел в ее сторону, а тут вот каждый день ожидает её прихода с нетерпением.
– Хорошая девушка, - уважительно сказал дядя Коля.
– Хорошая. Ты её, Василий, не обижай.
– Я не обижаю.
– По всему видать - любит она тебя, - рассуждал дядя Коля, расправляя правой рукой пушистые усы, предмет своей гордости.
– Любит?
– удивился Окунь.
– Я и не заметил что-то...
– Потому и не заметил, что всё о своей болячке ей долдонишь, а вот про неё совсем ничего не знаешь. Вот кто её родители? Кто?
– Не знаю-ю...
– растерялся Окунь.
– То-то и оно, что не знаешь. А её отец - Степан
Григорьевич Веселов, первостепенный мастер был на нашем заводе. Мы с ним в одном цехе, сборочном, работали. К нам механический как эвакуировали во время войны, так он здесь и остался, а мы после фронта пришли, стали там работать.
– А почему Настя вас не знает?
– Откуда ей знать меня? Я же не бываю у них. А Степан Григорьевич погиб. Геройски, как на фронте.
– А что случилось с ним?
– Парнишонку одного спасал. У нас ведь перед проходной машин - тьма. Идем мы, значит, со смены, а от остановки автобусной мальчишечка лет пяти выскочил. И откуда только взялся? А тут «Кировец»-трактор из ворот выехал, да и газанул на мальчишку прямым ходом. Степа бросился ему наперерез, парнишку-то отбросил в сторону, а сам отскочить не сумел. Сбило его мотором да ещё и колесом придавило, а колесище-то у «Кировца» - ого - сам, небось, знашь. Всем заводом хоронили мы Степана Григорьевича. Настя тогда маленькая была, лет семи, а братишка её, Илюшка, и того меньше.
– У Насти брат есть? – удивился Окунь.
– Есть. Такой был сорванец-парень. Отец в гробу лежит, а он бегает, хохочет. Не понимал ещё ничего.
– А я и не знал.
Все замолчали, думая каждый о своём.
– Да чего ты знал?
– нарушил тишину Костя.
– Ты ведь только о себе и базаришь, в точку дядя Коля попал, - он отложил книгу, которую читал, и внимательно слушал их беседу.
– А я ведь помню его, дядь Коль. Он тоже невысокий был, толстенький, и тоже весь в веснушках.
– Верно!
– воскликнул дядя Коля, оглаживая усы.
– Верно! А откуда ты его помнишь?
– А я, как с армии пришел, сначала устроился в сборочный, да больно уж у вас там хреново, не вздохнешь - конвейер!
– Во-во! Вам бы денег побольше, молодым-то, - забубнил дядя Коля.
– А работать
– Не подохнем! Подумаешь, только вы и работаете, а мы - что, даром хлеб едим, что-ли? Я зарабатываю в механическом, между прочим, не меньше твоего!
– Костя вскочил с кровати, забегал по палате.
– Вы не правы, милейший Николай Федорович, - возразил Иван Петрович.
– Молодёжь у нас хорошая, но ведь в семье не без урода, есть всякие. Зря вы расстраиваетесь.
– Ага! В семье не без урода, а урод, выходит, я, да?
– обрушился Костя на Ивана Петровича и ещё быстрее замерил ногами комнату.
– А-а-а...
– дядя Коля махнул сердито рукой и сел на кровати Ты, Петрович, скрозь очки свои плохо видишь. Вот тебе пример, - он ткнул пальцем с чёрным избитым ногтем в сторону Окуня.
– И одёжа на ём путёвая, и сыт, и обут, а учиться не хочет. Его Настя тормошит, а он, ну, ни в какую, нахлебник, одним словом. А ведь учеба – это его сегодняшняя работа. А деньги, небось, с матери на киношку да на дрыгалки свои, танцы-шманцы, вытрясывает!
– дядя Коля рассвирепел, усы его встопорщились, как иглы у ежа.
– Вот он урод и есть, а я работаю, вка-лы-ва-ю!
– Костя всё бегал по комнате.
– Нет, вы уж погодите, милейший Николай Федорович, - повысил голос Иван Петрович.
– По одному частному случаю обо всей молодежи отрицательно судить нельзя, наша молодежь в целом хорошая!
Окунь отвернулся к стене. Он участия в спорах не принимал. Сначала сил не было думать о чём-то, а теперь он просто не знал, чью сторону принять. С одной стороны, не все же ребята бездельники, как говорит дядя Коля, хотя бы их класс взять. А с другой стороны - чем он сам, Васька Окунь, лучше бездельника? Действительно, школа - вроде работа его, а он работу свою выполняет плохо.
«А у Насти, как у меня, брат младший есть. И отца у них нет», - подумал он вдруг, рассматривая трещинки на стене, словно пытаясь прочесть там что-то важное для себя. Старики в палате объединились и сообща начали спорить с Костей, на Ваську больше не обращали внимания. А он лежал и думал: «Никому я не нужен оказался. Одна Настя, добрая душа, пожалела меня». И хотя глаза слегка защипало, в груди у юноши вновь разлилось незнаемое до сих пор тепло.
Светлана после уроков договорились с Настей сходить в кино. По дороге решили зайти к Веселовым. Они не спеша поднялись на третий этаж. Настя открыла дверь своим ключом, и еще не переступив порог, Светлана поняла, что у Веселовых гость: бренчали ложки о край чашек. Голос говорившего человека показался Светлане незнакомым, но Настя отчего-то смутилась. Услышав, что в прихожей кто-то есть, вышла мать Насти, Полина Егоровна, улыбчиво поздоровалась со Светланой, сообщила:
– Настя, а к тебе гость!
– и улыбнулась чуть лукаво.
– Да раздевайтесь живее, чай остынет.
Светлана прошла на кухню и увидела... Ваську Окуня. Вот уж кого-кого, а Ваську она никак не ожидала встретить в квартире Веселовых.
Был Васька стрижен под «нулевку», похудевший, глаза незнакомо серьёзные. Уши без его роскошной шевелюры смешно торчали. Эти розоватые уши от бьющего в окно солнечного луча рассмешили Светлану.
– Ну, чего таращишься?
– спросил угрюмо Окунь. – Не узнала?