Авантюры студиозуса Вырвича

Рублевская Людмила Ивановна

Помолчал, неохотно вымолвил:

— Кстати, благодарю вас, пан Агалинский — вы нас всех спасли.

— Не мог же я лишиться возможности убить тебя собственноруч­но! — оскалился пан Гервасий и вздохнул. — Эх, а я так живого дракона и не увидал!

А панна Богинская страшно нахмурилась, рассматривая свои обломан­ные ноготки, и Прантиш понял, почему: вспомнила о сундуках, брошенных в отеле Дракощина. А там же и ножнички-притирания, и юбки, башмачки на случай, если удастся вернуть себе женский облик. Да, этого паненка ему никогда не простит. Стало на душе еще поганее. Хоть ты возвращайся

в тот Дракощин, чтобы на кусочки заслуженно разорвали.

А Богинская вдруг улыбнулась и обратилась к Прантишу милым голоском:

— А почему пан Вырвич не принес голову дракона какой-нибудь прекрас­ной даме? Следующий раз не забудьте сделать именно так. Прекрасная дама будет вам благодарна!

Глава десятая

Лёдник и объятия святого Фомы

Трясея трясет, Огнея разжигает, Ледея выстуживает, Каркуша корчит, Гнетея на ребра да черево кладется, Гринуша на грудь. Невея — всех проклятее, и человек жити от нее не имает.

На потемневшем от ветров и дождей придорожном кресте трепалось то, что когда-то было заботливо вытканным рушником, а сейчас казалось выцвет­шей до туманной серости тряпкой. А самое угрожающее — выбеленный конский череп, который кто-то старательно прибил к верхней перекладине креста, нарисовав на лобной кости алый крест. Через черные провалы глазниц смотрела «сестрица-бесица» Невея из страшных рассказов.

— Помоги, святой Виллиброрд. Святой Себастиан. Святой Антоний. Святой Христофор. — пан Гервасий Агалинский перекрестился и забормотал молитвы. От того, что он упоминал святых, которые считались защитни­ками от чумы, Прантишу стало совсем не по себе. Одно дело — когда перед тобою враги с саблями да ружьями, пусть бы целая толпа, и другое — когда враг невидим и неодолим.

— Поветрие, — сурово озвучил Лёдник то, что вертелось у всех в голове.

— Не нужно было сворачивать с тракта. — уныло промолвил Прантиш, хотя ясно, что свернуть пришлось именно из-за его приключений в Дракощине, чтобы сбить возможное преследование.

Вдруг Полонея совсем по-девичьи завизжала, показывая куда-то паль­цем — даже кони шарахнулись. Вырвич всмотрелся — поодаль, в седой траве лежал человек. Рядом еще. Похоже было на то, что изможденные люди ползли к дороге в поисках спасения. Лёдник поднял руку:

— Стойте на месте. — и неспешно поехал в сторону тел.

— Вам, пан Полоний, нужно было девицей родиться, — внимательно всматриваясь в спину доктора, проговорил пан Гервасий свою любимую в последние дни фразу. Богинская ответила в привычной манере, но без тени веселья, тоже не отводя взгляда от черной фигуры на коне, которая прибли­жалась к страшной находке:

— Это было бы вашим величайшим несчастьем, пан Гервасий. Вы бы влюбились в меня, и ваше сердце было бы разбито моей жестокостью.

Лёдник остановил коня, через некоторое время резко повернул его и под­скакал к спутникам. Его худое лицо было как-то слишком спокойно.

— Чума.

Полонея снова вскрикнула, пан Гервасий зашептал молитвы.

— И... что делать? — Как ни досадно было признавать это, но в их благородной

компании при тяжелых обстоятельствах подобные вопросы все невольно задавали прежде всего единственному неблагородному ее члену. Лёдник иронично хмыкнул.

— Ну что я могу вам предложить, пан Вырвич. Только то, что в подобных ситуациях столетиями советовали мои коллеги: «Qto longe fugas et tarde red­eas», — уходи быстро, далеко и долго не возвращайся.

И вдруг пришпорил своего коня:

— Айда!

Они неслись по дороге, подальше от креста с черепом, и казалось, что за ними летит страшная тень с распростертыми крыльями.

На следующем распутье пришлось приостановиться. Лёдник посмотрел на перепуганные лица.

— Пока бояться нечего. Судя по положению покойников, поветрие на той стороне, откуда они двигались. А значит, мы от него удаляемся. В конце концов, с вами врач, и поверьте, я видел не одну эпидемию. Жаль, сумка с инструментами и лекарствами утеряна.

Решено было, однако, остановиться на ночлег, отъехав как можно дальше от страшного места. К счастью, сегодня не было дождя, и дорога немного даже подсохла. Мелькали верста за верстой. Леса сменялись полями, тем­нели сгорбившиеся хатки, будто стаи уродливых существ припали к земле, готовясь к нападению. Пан Гервасий болтал, рассказывая байки о поветри­ях. Особенно американские: как испанские кондотьеры нашли в зарослях золотой город, но стоило взять одному из них в руки слиток, его кожа начала покрываться позолотой, и бедняга умер на месте, так как сердце тоже сдела­лось золотым. А второй отряд, на этот раз ангельцев, разбил лагерь на полян­ке с красивыми розовыми цветами, а наутро оказалось, что эти цветы, похо­жие на вьюнок, проросли прямо сквозь тела спящих, и пока отряд выбрался к людям, все умерли мучительной смертью, и были сплошь покрыты цветами.

Рассказы веселья не добавляли.

Лёдник снова сверился с картами насчет ближайшей станции, до кото­рой можно доехать засветло. Но когда Богинская узнала, что есть возмож­ность попасть в местечко под названием Томашов, захотела туда. Ясно поче­му: выглядит теперь маскарадный пан Бжестовский совсем не так красиво, как на фэсте в Дракощине, ибо переодеться не во что, в корчмах галантных вещей не продавали, чулки давно уже стали черными от грязи, парик нужно было высушить и напудрить, а собственные волосы паненки, темные, корот­ко остриженные, висели неприглядными водорослями. Паненка мечтала о сапогах, чистой рубахе. Ну а еще о горячей воде, зеркале, парфюме, кровати. Да и Прантиш не против был посетить Томашов. Вряд ли там держали дракона.

Издали город выглядел более мрачно, чем Дракощин. Серые стены, ника­ких тебе пестрых штандартов на них. Да и народу к городским воротам направлялось намного меньше. Вот заехал одинокий воз, груженный бочка­ми, зашел мужик с мешком на спине. И все. Ни одной живой души, куда ни кинь. Даже расспросить некого, что в городе делается.

Когда они подъезжали к воротам, Вырвичу вдруг очень захотелось повер­нуть коня. Какой-то необъяснимый страх охватил, что студиозус списал на следствие пережитого в Дракощине. Лёдник называл такое «фобия» — чело­век чего-то один раз испугается, а потом шарахается от подобного всю жизнь.