Авантюры студиозуса Вырвича
Шрифт:
— Я и думаю, — глухо промолвил Лёдник, сделав шаг к дверям. Вам всем лучше быть от меня подальше.
— Я никуда тебя не пущу! Сейчас же — на коней и прочь из проклятого города! — Прантиш попробовал схватить Лёдника за рукав, но под взглядом учителя не смог сделать и шагу. Воздух будто уплотнился, сжало горло. Кажется, это почувствовал не только один студиозус, потому что панна Полонея снова завизжала.
Теперь Вырвич ясно видел страшное сходство взглядов Лёдника и приора монастыря святого Фомы.
— Прощайте.
Лёдник резко развернулся и вышел. Сразу вернулась свобода движений. Но настроение было самое отчаянное.
Они
— Я так и знал, что он — колдун! И как мы теперь без доктора найдем пещеру, панове? — уныло спрашивал пан Гервасий.
— Что же, я буду за него! — вздохнул Прантиш. — Все расчеты он оставил, в основном я в его исследования посвящен.
— Если вы поможете в поисках, вы получите большую награду, пан Вырвич! — сразу поддержала героический порыв студиозуса панна Богинская. — Вас ждет блестящее будущее!
— На острие сабли Германа Ватмана, ваша мость? — язвительно спросил Прантиш.
— Пан Кароль Радзивилл сделает вас мечником! — со своей стороны добавил пан Гервасий. — И вы, пан Бжестовский, если поможете, тоже попадете в число альбанцев! Из вас вырастет настоящий мужчина!
Полонея, несмотря на трагизм положения, не преминула понасмешничать.
— Такой же мужчина, как вы, пан Гервасий?
— А то! Я сам займусь вашим воспитанием, ваша мость!
Теперь уже и Прантиш едва не захохотал.
— Не знаю, какие ваши дальнейшие планы, милостивые панове, и знать не хочу, но лучшее, что вы сделаете себе и мне, если на рассвете отсюда уедете, — нервно промолвил пан Вайда, который сидел, сцепив руки и не притрагиваясь к своей кружке. — Не то чтобы я выгоняю вас, но. Я люблю тихую жизнь. Привык, знаете, к своему маленькому счастью. Я сказал вам, что мы боялись во время учебы пана Габриэлюса Правитуса. Но однажды мы начали так же побаиваться своего однокурсника Балтромея Лёдника. И я очень уважал его за то, что он смог порвать с паном Правитусом и теми, кто за ним стоит. Ибо считалось, что от них уйти невозможно. Но, видимо, так и есть.
В дорогу отправились, как советовал томашовский доктор, на рассвете, еще в темноте и тишине. Но стоило выехать за ворота дома — их остановили. Все произошло быстро и умело. И Прантиш понял, что из города они не выедут никогда — просто исчезнут, и Лёдник, возможно, никогда не узнает об их судьбе. Да и станет ли узнавать?
На прощание Прантиш ухитрился всучить пану Вайде, который вышел их проводить и стоял испуганный, как воробей под лапой кошки, листок бумаги, оставленный Лёдником. Листок с начертанным именем «Александр».
— Передайте Бутриму. Расскажите о нас.
Пан Вайда не очень охотно взял послание. И Прантиш не был уверен, что томашовский врач решится рискнуть своим покоем ради чужаков.
Но это была единственная надежда.
Потому что в подземельях, куда их привели, для надежды места не предусматривалось. Темно, как в гробу. Вонь, холод, сырость. Наверное, здесь исчез не один богохульник и противник воли всемогущего приора.
Напрасно пан Агалинский кричал о шляхетских своих правах и требовал трибунальского суда. В городе, который закрылся от поветрия, законы не действовали. Вырвич помнил скупые рассказы Лёдника о нравах во время эпидемий. Придут к какому состоятельному человеку для осмотра. Лекарь незаметно
Единственно хорошее было у тьмы — она освобождала ото всех условностей. Прантиш подсел ближе к панне и осмелился ее приобнять. Не те обстоятельства, чтобы церемониться. Полонея прерывисто вздохнула и прижалась к бедному шляхтичу из Подневодья.
Похоже, тюремщики решили подержать узников в неведении и страхе. Минуло двое суток. Кувшин вонючей воды и кусок заплесневелого хлеба — все, на что расщедрились славные томашовцы для своих гостей. Даже рассказы Американца о всяческих заокеанских чудесах не спасали от ужаса. Но через двое суток на одних воде и хлебе стало не до баек. Пан Гервасий напрасно орал в запертые двери угрозы и оскорбления.
Прантиш старался отогнать мысль, что их здесь просто забудут. Тела съедят крысы. А Лёдник будет занят совсем иным. Что ж, возможно, он получит свое счастье. Хотя, скорее всего, снова наступит момент горького раскаяния, и доктор примется читать канон святому Киприану. А пока этот канон читал за него Прантиш. Неужто Господь допустит, чтобы Бутрим после всех перенесенных для спасения души страданий снова попал в сети чернокнижия?
На третьи сутки — святой Фронтасий знает, день был или ночь? — в коридоре послышались шаги. Через маленькое зарешеченное окошко в двери показался луч света, слепящий после сплошной тьмы. Узники вскочили как могли быстро. Вот заскрежетал в замке ключ. Полонея крепко ухватила Прантиша за руку, аж ноготками впилась.
Двери отворились. С факелом стоял мрачный Лёдник и раздраженно глядел на бывших товарищей по путешествию.
— Вас на минуту покинуть нельзя! То дракона несчастного убьют, то крыс в епископских подземельях гоняют.
И бросил на пол три сабли, Прантиш с радостью узнал свой Гиппоцентавр.
— Берите — и бегом. Второй раз обниматься со святым Фомой я не стану.
Прантиш от радости едва не рассмеялся. Бутрим Лёдник, его бывший слуга, язвительный профессор и самый мужественный человек на свете, учитель, купленный за шелег, вернулся! Именно таким, каким он так нужен Прантишу!
Караульные крепко спали, положив головы на стол, где, похоже, только что играли в кости. Несомненно — дело Бутрима.
Панна Полонея не постеснялась ухватить со стола кусок хлеба и на ходу вцепилась в него зубами.
На улице была ночь. И кони. И воля. Которая целиком воплотилась, когда их все-таки выпустили из города, — бумага, подписанная епископом, тоже оказалась у Бутрима, коего в городе, к тому же, знали как нового любимчика святого Фомы и владыки Габриэлюса, а таковому грех прекословить.