Авдотья, дочь купеческая
Шрифт:
В Ярославле Михайла Петрович, при участии своих братьев, открыл приют для сирот и при нём начальную школу. Заведовать ими он поставил Николая Николаевича и его жену, которых уговорил остаться и не возвращаться в Москву.
Опеку над юными магичками Михайле Петровичу и Глаше помогла получить начальница института благородных девиц. Она считала себя виноватой за то, что в трудное время не смогла быть рядом с подопечными, пусть даже и не по своей воле, плюс о благе своего института пеклась. Иметь в опекунах учениц Михайлу Петровича было довольно выгодно,
Дверь кабинета открылась и вплыла Аграфена с подносом в руках. На подносе стояло блюдо с выпечкой, запотевший кувшин, покрытый капельками воды и фарфоровая чайная пара.
— Ох, Матушка барыня, всё-то ты в делах, в заботах, — почти пропела кухарка. — На-ка отведай расстегайчиков с пылу, с жару, да компотик попей, только с ледника достали.
— Аграфена, тут еды столько, взвод егерей накормить можно, — сказала Дуня, сдвигая бумаги, чтобы освободить край стола.
— Ты кушай, кушай, хозяюшка, — приговаривала Аграфена, водружая поднос на стол, — двух деток выносила, а всё такая же тонкая-звонкая. Вон Глафира Васильевна после одной доченьки — кровь с молоком!
Дуня порадовалась, что подружка этой похвалы кухарки не слышит. Глаша очень переживала, что после родов поправилась. Хотя Михайла Петрович заверял, что ещё больше жену стал любить, приговаривая: «Этакая пышечка, так бы и съел».
— Как там Стеша? — спросила Дуня.
— Да обживается в этом вашем Ярославле, вот подарочек мне с муженьком выслали, — сказала Аграфена, поправив накинутый на плечи тонкий батистовый платок в голубенький цветочек. — Сманил ирод девку, а мне теперь новых помощниц обучай.
Иродом Аграфена называла Андрейку, бывшего лазутчика из отряда дядьки Михайлы. Михайла Петрович, после того, как вместе с остальными крепостными своего отряда выкупил Андрейку, устроил паренька на фабрику подручным ткача. Андрейка оказался сметливым, старательным, сумел до мастера дорасти. Домишко приобрёл и к Стеше свататься приехал. Аграфена выбором племянницы была довольна, а ворчала так, для порядка.
Кухарка, несмотря на грузную фигуру, двигаясь легко, вышла из кабинета. Дуня, соблазнённая запахом, взяла расстегай, откусила и даже зажмурила глаза от удовольствия. Да, у папеньки и в столичном особняке повара служили хорошие, но такое тесто, как у Аграфены не получалось ни у кого из них. Съев один пирожок, Дуня задумчиво оглядывала блюдо, взять ли ещё.
Дверь кабинета широко распахнулась и вошёл Платон. Он расслабил шейный платок и расстегнул сюртук светлого летнего костюма.
— Фух, духота какая, — произнёс он, подошёл к столу, налил в чашку компот из запотевшего кувшина и выпил в несколько глотков. После чего опустился в кресло, стоящее рядом со столом.
— Платоша, у тебя горло слабое, к чему залпом холодное пьёшь? Нужно поберечься, — сказала Дуня.
— Ты совсем как маменька, словно и не уехала она месяц назад. Везёт же ей, в столице не жарко и не скучно, — сказал Платон с недовольным выражением лица.
Он стянул
— Платоша, ты же знаешь, нашим мальчикам противопоказан сырой воздух. Помнишь, как они в прошлый наш приезд в столицу болели? Доктор сказал, лучше пока в Санкт-Петербург их не возить, подождать, пока подрастут немного. Если скучно, на охоту съезди, сам говоришь, соседи звали, — посоветовала Дуня.
Сосед Савва Дормидонтович и его семейство после записки императора не только согласились продать обратно Алексеевку, но и стали всячески выказывать чете Матвеевских-Лыковых своё расположение.
То, что с предложением поохотиться она оплошала, Дуня поняла по лицу Платона, тот скривился, словно кислых щей отведал. Дуня, как и обещала купила мужу коня — гнедого дончака. Пришлось это сделать раньше, чем думала. Надеялась, пока она в тягости — тогда она первого сына носила, Платон на Громе поездит. Однако своенравный ахалтекинец, стоило ему увидеть хозяйку, Платона к себе больше не подпускал.
После коня Дуня приобрела легавых из лучших псарен, наняла опытных псарей. Собаки Платона признавали, любили, но абсолютно не слушались. Дуне казалось, что умные псы относятся к Платону как к большому ребёнку. Собственно, она и сама к нему так относилась, только даже себе в этом не признавалась.
Первая же охота закончилась провалом, собаки разбежались, их пришлось целый день вылавливать, больше позориться Платон не хотел.
— Душенька, — сказал Платон, дожевав, — зачем ты наняла этого наглого мельника?
«Всё-таки Оська, вот ведь зараза», — совсем не аристократически подумала Дуня, но ответила спокойно, тоном, каким объясняла сыновьям, почему нельзя есть песок:
— Оська лучший мельник в округе, он на слух может определить, ладно ли жернова мелют. А что, он тебе грубил, дерзил?
— Вообще молчал, — ответил Платон и сердито добавил: — Стоит, смотрит на меня и нахально усмехается.
Дуня потихоньку вздохнула, зря она Оську костерила, держит слово, молчит, а ведь поначалу в глаза Платона трусом и слабаком называл. Наглый, конечно, но ведь свой, вместе французов били.
— Хочешь, я в следующий раз сама поеду амулеты заряжать? — спросила Дуня примирительно.
— Уж будь любезна, душенька. Только кузню тоже не забудь, — ответил Платон.
— Тихон-то тебе чем не угодил? — удивлённо спросила Дуня.
Для управления кузней она наняла ещё одного командира ватажников, получившего после определённых событий прозвище «Пушкарь».
— Я, значит, амулеты заряжаю, а кузнец с помощником какую-то железяку куют, — принялся рассказывать Платон. — Помощник щипцами раскалённый прут держит, а этот, как его, Тихон, здоровенным молотом по пруту бьёт. Ударит по наковальне, на меня посмотрит, ещё ударит, ещё посмотрит, словно примеряется, как этот молот мне на голову опустить.