Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
— А много человек дежурит ночью?
— Нет, трое, по одному на каждый этаж, они делают обход всю ночь, и еще унтер-офицер, который сидит за столом как раз напротив нашей двери.
— Ты говорил о свиданиях… Все имеют право на них?
— В принципе, да. По десять минут раз в месяц, в четверг. У вас суд уже был? — спросил врач.
— Нет.
— Тогда вам не разрешат. Свидания — только для осужденных, а подследственным они не положены.
— А как насчет писем?
— Разумеется, через цензуру. Как правило, ты их можешь получать, только отправить свое
— Встать! Встать!
Часовой сопровождал свой приказ сильными ударами сапога по низу дверей. Проходя по коридору, он щелкал расположенными снаружи у каждой камеры выключателями. Вделанная в свод потолка электрическая лампочка излучала слабый мерцающий свет. Люди начали подниматься с коек.
Рафаэль распрямил спину. Он дрожал. Его редкие волосы разлохматились.
— Что происходит? — спросил он.
— Пришло время вставать. Поторопись, свет долго гореть не будет.
— Зачем вставать? — снова спросил Рафаэль, почесываясь.
— Чтобы нас допечь. Давай, пошевеливайся!
Маль, бормоча ругательства, поднялся. Все тело ныло.
— Подвинься-ка, надо приготовить койки на ночь.
Подталкиваемый другими, он вместе с ними отошел в угол. В это время Лоик и Деде сдвинули койки и бросили сверху тюфяки, которые были тщательно обернуты одеялами. На полу возле входа они сложили куртки и сверху покрыли их домашними цветастыми одеялами, которые, очевидно, принес кто-то из родственников. Пестрый узор одеял резко контрастировал с окружающей обстановкой и казался чем-то чужеродным, выглядел неуместным…
Было слышно, как в коридоре разносят по камерам «вечерний кофе». Лоик, бывший в этот день дежурным, поставил две посудины на порог двери. Все застыли в ожидании, слушая, как унтер-офицер отодвигает три засова и поворачивает ключ. Войдя, немец окинул всех быстрым взглядом и стал проверять, все ли на месте. Часовой указывал рукой на каждого, кого тот называл. Убедившись, что все в наличии, он посторонился, освобождая место для огромного котла, который тащили двое заключенных. Один из них зачерпнул бурду половником и налил в посудину. Его напарник положил во вторую каравай уже нарезанного хлеба. Как только дверь закрылась, все стали протягивать свои кружки Лоику, который их наполнял. Как почти всегда, осталось на добавку. Затем дежурный распределил хлеб, двести граммов на каждого. Это была порция на день. Сокамерники Рафаэля, предварительно покрошив в «кофе» немного хлеба, начали жадно глотать это пойло, которое имело единственное достоинство — оно было горячим. Вкус и запах этой еды показались Рафаэлю отвратительными.
— Вначале вы будете это есть с трудом, но потом привыкнете, — сказал врач Рафаэлю, который после первого же глотка больше не смог притронуться к ужину, несмотря на терзавший его голод.
— Привыкну, конечно. Потом все будет нормально, но сегодня я не могу, если кто-то из вас хочет съесть всю порцию…
— Отдайте Лоику. Он самый молодой из нас и постоянно голоден, — посоветовал доктор.
— Чего это добавку все
— Заткнись… поделим, — буркнул Лоик.
Никогда Рафаэль Маль даже представить себе не мог, что жизнь в тюрьме настолько тяжкая. И это при том, что он еще попал в камеру, которая среди заключенных считалась «хорошей»! Рафаэль с трудом переносил тесноту, паразитов, холод, споры, возникавшие по пустякам, зловонный брюквенный суп, но больше всего — отсутствие возможности читать и писать. Он стал раздражительным и озлобленным, почти перестал разговаривать со своими товарищами по несчастью. После трех дней пребывания Рафаэля в общей камере врача и студента отправили, по слухам, в Германию, а вместо них привели двух рабочих-коммунистов. Уровень бесед сразу же сильно снизился. Маля поражала наивность этих людей. У обоих головы были набиты абсолютно ирреальными воинственными идеями. Через полмесяца Рафаэль попросил приема у начальника тюрьмы, который, вопреки всяким ожиданиям, согласился с ним встретиться.
Перед визитом к начальнику Рафаэля отвели в душ и заставили побриться (небывалая роскошь!). В кабинете, помимо начальника, сидели Морис Фьо и один из его друзей.
— Я сделаю то, что вы хотите, только вытащите меня отсюда, — заявил Рафаэль.
— Месье недоволен сервисом в отеле или его меблировкой?
— Да я разочарован. Буду жаловаться управляющему!
— Можешь жаловаться, там тебя внимательно выслушают… Ведь правда, Раймон?
— О да, разумеется.
— Ты знаешь, педерасты, с одним из которых я разговаривал буквально вчера, очень без тебя скучают… — продолжал издеваться Морис.
— Кончай молоть херню. Ты вытащишь меня отсюда или нет?
— Это зависит не только от меня. Месье начальник тоже имеет голос в решении данного вопроса… Не так ли, месье начальник?
— Естественно. Наверное, месье Маль многое узнал, пока был здесь.
— Ну-ка расскажите… Это, должно быть, увлекательно, — хохотнул Морис.
— Согласен, но сначала обещайте, что выпустите меня отсюда.
Морис Фьо кивнул головой в сторону начальника тюрьмы.
— Даю вам слово, месье Маль, — с важностью произнес тот. — Итак, мы вас слушаем.
За полмесяца, проведенных в тюрьме, Рафаэль почерпнул немало информации — и в камере, и во время прогулок — о некоторых заключенных, особенно об участниках Сопротивления и английских летчиках, личность которых немцами не была установлена. И он хладнокровно назвал имена, под которыми эти люди находились в тюрьме.
— А не видел ли ты случайно дядю твоей подружки, красотки Леа Дельмас?
— Последний раз я его видел только до войны — в Париже, на проповеди в Нотр-Дам. Я был далеко от его кафедры… и, потом, сейчас он, должно быть, сильно изменился.
— Жаль… Между прочим, тому, кто поможет в его аресте, обещано крупное вознаграждение.
— Да, жаль…
— Браво, месье Маль. Сожалею, что вы нас так быстро покидаете… Мы бы неплохо сработались, — сказал начальник тюрьмы, удовлетворенно потирая руки.