Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости
Шрифт:
• Развитие сюжета до момента катастрофы придает одному и тому же событию определенный вес. Опыт прошлого оставляет в мозгу след, определяющий тип реакции. Если после войны неожиданно взрывается мина, те, кто участвовал в боях, сразу же поворачиваются в правильном направлении, услышав звук взрыва, и неподвижно замирают в укрытии. Те же, кто не имеет в памяти этого следа, во все глаза начинают искать источник взрыва и не умеют прятаться. Так этот приобретенный в результате полученного опыта и проявляющийся на уровне интуиции след может объяснить процесс сенсибилизации, обнаруживаемый при любом событии похожего типа. Иными словами, опыт прошлого объясняет нынешнюю реакцию на какую-либо агрессию.
Поддержка, оказанная когда-то давно, в момент ранее перенесенных испытаний, тоже становится своеобразной формой обучения. Неаполь пережил несколько землетрясений. В 1980 году в предместьях Поццуоли рабочих, трудившихся в местных компаниях, спасали с разной долей успеха. Небольшая группа была выведена из полуразрушенного дома. Другой группе спасатели помогли выбраться прямо из-под завалов. В то время как третьей помочь не удалось. [25] После следующих землетрясений (1983, 1984, 1987 годов) проявление психических расстройств зависело от того, как жертвам удалось пережить толчки 1980 года. Более всего от психических расстройств страдали те мужчины, которые долго оставались под завалами во время самого
25
Бленд С. Х., О’Лири Э. С., Фаринаро Э., Джосса Ф., Тревизан М. Долгосрочные психологические последствия стихийных бедствий // Psychosomatic Medicine. 1996. № 58. С. 18–24.
• Следовательно, то, как организована психологическая поддержка человека после пережитой им травмы, может повысить устойчивость или блокировать ее. Чувствительность к событию может оказаться приобретенной ранее, в результате определенного поведения окружающих или действия того ингибитора, который в памяти человека связан с активным доверием или, наоборот, ощущением покорности судьбе в момент столкновения с жизненными трудностями.
Те, кто имел возможность открыто и сознательно выработать у себя устойчивые реакции («Я знаю, что такое может случиться, поскольку однажды уже вышел победителем из подобного испытания. Я страдал, но надеялся»), меньше подвержены влиянию травмы, чем те, кто остался один, без какой-либо поддержки, или был эвакуирован без оказания должной психологической помощи. Воспоминания о первом толчке и последовавшая за ним цепь несчастий были разбужены в результате рецидива катастрофы: «Это начинается снова. Видимо, это никогда не закончится!» Подобные травмы приводят к ощущению уязвимости (если нечто подобное повторяется), тогда как те, кто был активен и окружен заботой после первых же толчков, смогли поверить в то, что помощь придет снова. Действовать спонтанно – своего рода отрицание: «Я чувствую себя лучше, когда действую. Я борюсь, я раскапываю завалы, помогаю раненым, ношу воду, заполняю документы. Действуя так, я защищаю самого себя, возвращаю на место фрагменты моего расколотого внутреннего „я“, вновь овладеваю своей пережившей шок психикой». Каким бы ни был отказ, отрицание, ментальное или физическое, – это защитный механизм, позволяющий человеку меньше страдать благодаря врожденному умению адаптироваться к противоречивой реальности. Однако этот защитный фактор мешает обретению устойчивости, ибо замедляет поиск смысла происходящего.
Автобиография и кино «про самого себя»
Чтобы оценить случившееся с нами как исторический факт, требуется время – пауза, отсрочка: остановиться, оглянуться на прошлое, на то, что случилось, составить представление об этом, снять своеобразный внутренний фильм, который позволит понять, помогли или навредили нам пережитые встречи. [26] Кино про самого себя выдвигает на передний план эмоциональную и социальную поддержку, которая в глубине нашей души имеет оттенок горечи или победы. Верования окружающих, упорядочивающие наш мир, то, как они смотрят на наши раны и говорят с нами о них, придают событиям определенный вкус и выстраивают наши ответы. Фраза «Мой бедный мальчик, тебя уже не вернуть» равносильна другой фразе «Мы отомстим за тебя». Коллективы, демонстрирующие нормативный путь развития, препятствуют реализации индивидуальных авантюр, однако, если случается несчастье, защищают человека лучше, чем индивидуалистские культуры. [27]
26
Талвинг Э. Множественные системы памяти и сознание // Human Neurobiology. 1987. № 6. С. 67–80.
27
Бугра Д. Идентичность коллективов и их сравнение // Acta Psychiatrice Scandinavia. 2005. № 111. С. 84–93, а также Хофстед К. Общество и результаты его деятельности (в сокращении), Беверли Хиллз (Калифорния), 1984.
Все это объясняет удивительное наблюдение спасателей, которые после очередного землетрясения снова и снова отмечают, что жители удаленных от эпицентра районов испытывают большие психологические страдания, чем те, кто оказывается в непосредственной близости от него. То есть чем меньше люди чувствуют поддержку и чем меньше они уверены, что им будет оказана помощь, тем сильнее они охвачены ужасом, который не способны контролировать. Явственнее всего процесс обретения психологической устойчивости наблюдался у тех, кто до катастрофы не сомневался в своих силах. Но даже и в их случае нас не может не удивлять стремление этих людей, пережив травму, следовать новой философии жизни. [28] «С момента окончания войны я вижу вещи не такими, как прежде… После цунами я стал более внимателен к другим… Я стал верующим…»
28
Лайнли П. А., Джозеф С. Положительные изменения после травмы и несчастного случая: обзор // Journal Trauma Stress. 2004. № 17. С. 11–21.
Объединив три параметра: направление развития сюжета и период жизни, предшествующий травме, структуру травмы и, наконец, качество (и нюансы) организации посттравматической помощи, – мы сможем рассмотреть некоторые критерии психологической устойчивости и спрогнозировать наступление кризиса или, наоборот, определить момент перехода к новому способу существования. [29]
Когда траектория устойчивости четко намечена, продолжающееся молчание становится индикатором структуры социального дискурса. Случается, что уход в активную деятельность позволяет пережившему травму избегать разговоров о случившемся, либо окружение может само опередить его: «Давай, все закончилось… Надо смотреть вперед». Случается, что культура вызывает к жизни некоторые терпимые сюжеты, чтобы оттенить ими наиболее проблемные аспекты. После Хиросимы и Нагасаки (1945) все только и говорили, что о физических исследованиях и медицинских наблюдениях за пострадавшими от атомных бомбардировок, что соответствовало ценностям эпохи. Никто даже не подумал о необходимости изучать психологические эффекты атомизации материи. [30] Лишь после землетрясения в Кобе (1995),
29
Со-Кум Тан Дж. Положительные и отрицательные последствия стихийных бедствий: психологическое регулирование у взрослых, переживших южно-азиатское землетрясение и цунами // Journal of Psychotraumatic Research. 2006. С. 699–705.
30
Кокаи М., Фудзи С., Синфуку Н., Эдвард Г. Стихийные бедствия и ментальное здоровье жителей Азии // Psychiatry and Clinical Neurosciences. 2004. № 58. С. 110–116.
Пятьдесят лет спустя немногие выжившие после атомной бомбардировки наконец смогли рассказать то, о чем прежде ученые даже не задумывались. Эти люди признались, как им было стыдно оттого, что, как им казалось, они больше не принадлежат к человеческому роду. Само их выживание стало чудовищным фактом в мире, где смерть оказалась нормой. Любой феномен принято изучать, пользуясь «подручными материалами», которые общество считает правильными задействовать. После Хиросимы было логично – и вполне вписывалось в культурный аспект эпохи – отправить на место взрыва специалистов по бетону, физиков, врачей, изучающих ожоги и раковые опухоли, так как именно эти проблемы стали в тот момент предметом широкого обсуждения.
Без труда можно заметить, что эффект от последствия травм отличается от эффекта семейных реакций, институционализаций и мифов. Но существует следующая закономерность: чем более дезорганизована реакция общества, тем больше проблем будет в этом обществе возникать. Когда окружение распалось и общественный миф все более разобщает переживших травму, эти тенденции мешают обретению устойчивости. Эмоциональное отчуждение от распадающейся семьи, [31] институциональное пренебрежение, связанное с отсутствием какой бы то ни было медицинской, психологической или финансовой помощи, безразличие общества, отвергающего инвалидов, поскольку те больше не имеют для него ценности, – все эти процессы парализуют движение человеческой психики, направленное на обретение устойчивости, и запирают часть людей в подобии лагеря для беженцев, более не способных участвовать в социальных авантюрах. [32]
31
Делаж М. Семья и устойчивость. Париж, 2008.
32
Наха Н. Война в Ливане: психосоциальные последствия и возвращение к мирной жизни. Адаптация детей и персонализация. От привязанности до подражания: Дисс. на соискание ученой степени доктора психологии, Университет Тулуза-II, 2001.
Посттравматическое созревание меняет вкус к жизни
Существует странный феномен, который мы можем назвать скачком устойчивости: после стихийного бедствия или социальной травмы нередко можно констатировать быстрое психическое созревание, словно столкнувшемуся с катастрофой человеку пришлось выбирать между гибелью и рывком вперед. [33] Когда дома, семьи, коллектива, к которому ты принадлежал, больше нет, дальнейшие стратегии жизни очевидны: мы можем позволить себе либо тоже умереть, либо должны сражаться за новую реальность. Вероятно все же, у нас нет выбора, и сотрясающая нас обезболивающая судорога направлена на облегчение нашего страдания: мы сжимаем зубы и действуем, не думая. Но сразу после катастрофы мы, конечно, задаемся вопросом: каким образом можно снова стать человеком? И эти раздумья накладывают отпечаток на сущность травмы либо рождают внутри чувство полной опустошенности. Воспоминания о случившемся фиксируются в памяти, напоминая надгробный камень, символизирующий конец земного пути. Однако рождающееся при этом желание объяснить самому себе то, что случилось, бешеное стремление понять способно вызвать у пережившего травму интенцию направить свою энергию на дело, посвятить себя организации новой жизни, чтобы тем самым преодолеть свою травму и научиться жить по-другому. Подобное новоразвитие перед лицом новой реальности и на базе новой философии существования рождает новое ощущение мира («я вижу вещи иными, чем раньше»), и тут, чтобы описать минувшую катастрофу и тем самым сделать шаг в будущее, необходимы новые образы и слова. Этот процесс дает толчок развитию психологической устойчивости. [34] Воспоминания о травме позволяют проделать необходимую психологическую работу по ее преодолению и выработке факторов адаптации. Переживший травму овладевает случившимся, чтобы составить проект нового существования; реализация этого проекта обязательно состоится, пусть даже контекст окажется неблагоприятным. Подобное устойчивое развитие не позволяет избежать новых бед или ежедневного чувства страдания, однако оно использует воспоминания о травме для организации нового способа жизни.
33
Крайдер К. Х., Килмер Р., Тедески Р. Г., Калун Л. Г. Исследования посттравматического взросления детей после стихийных бедствий // American Journal of Orthopsychiatry. 2006. Т. 76. № 1. С. 65–69.
34
Мастен А. С. Повседневная магия: развитие процесса психологической устойчивости // American Psychologist, 2001. № 56. С. 227–238.
Посттравматическое созревание может сопровождаться коварной депрессией. Ребенок, чье окружение пострадало, теряет беспечность, поскольку больше не уверен в собственной безопасности. В новой ситуации многие дети адаптируются, регрессируя – с целью получить поддержку извне; другие чувствуют потребность мечтать: «Я страдаю, мне грустно, но во мне растет вера, что однажды я реализую свою мечту, если, конечно, мне хватит мужества преодолеть эту непростую ситуацию». Так травма становится организатором нового «я», основанного на усилиях и мечтах, из которых формируется любопытная ментальность. Когда случается катастрофа, развитие уже не может быть естественным. Иногда переживший травму делает выбор в пользу психопатии или повторяющейся депрессии. Но чаще всего мы обнаруживаем зарождение процесса новоразвития, вызванного неистовым желанием упорядочить свое бытие и гипнотическим влиянием событий прошлого, напоминающих о травме. Мы замечаем ту странную ценность, то болезненное мужество, которое придает смысл страданию, если переживший травму превозмогает его, ведь ему необходимо верить, что лучшие времена обязательно наступят.