Ай да Пушкин, ай да, с… сын!
Шрифт:
— Но, Лёва, не время почивать на лаврах, — Пушкин спрятал улыбку, придав лицу максимальную серьезность. Брат должен не расслабляться, а скорее наоборот, проявить еще большую собранность и целеустремленность. — Несомненно, мы добились очень серьезного успеха. Наше начинание принесло очень внушительные средства и определенную известность. И сейчас нужно это упрочить, чтобы нас не смогли догнать. Понимаешь меня?
Пушкин-младший заторможенно кивнул. Похоже, немного растерялся. Ведь, только все вокруг радовались, а теперь уже все серьезны. Поневоле, насторожишься.
— Нельзя упускать время и напор. Набирай еще людей, договаривайся
Лев тут же стал мять в руках тот самый листок с идеями для газеты. Там были расписаны задумки с простенькими кроссвордами, денежными конкурсами, анекдотами, и даже знакомствами.
— Понял? — Пушкин-младший в ответ пробормотал что-то невразумительное, но очень похожее на утвердительный ответ. — Значит, понял. Тогда вперед, на битву! — пропел на манер боевого горна, призывающего воинов к сражению. — Лев, соберись. Ты прекрасно справляешь, — Александр придал голосу уверенности и убежденности, чтобы поддержать растерявшегося брата. Видно было, что Лев из тех людей, которым время от времени нужна поддержка и напоминание, что они идут по верному пути. Вот и следовало ему дать эту уверенность, чтобы горы свернул. — И я абсолютно уверен, что Лев Сергеевич Пушкин добьется еще большего успеха в этом деле. Еще увидим, как люди будут уважительно показывать на тебя пальцем, как самого известного и влиятельного в империи издателя. Вперед…
Вроде удалось вдохнуть уверенность в брата. Лев расправил плечи, с лица исчезла растерянность, во взгляде появилась твердость. Словом, настоящий орел, готовый расправить крылья.
— А мы, Ташенька, теперь займемся бальным туалетом…
С анкт-Петербург, набережная Мойки, 12.
Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.
В комнате, которая была выделена под импровизированную мастерскую, царил самый настоящий погром. Кругом — на стульях, на мягкой софе, кофейном столике и даже на полу — лежали множество отрезков ткани разных цветом и видов. В одном месте они уже были сшиты вмести, и в них можно было угадать какую-то деталь платья. В другом месте, напротив, ткань подозрительно напоминала бесформенную кучу, выброшенную за ненадобностью. Вдобавок, под ногами валялись клубки с нитками, тянувшиеся между ножками стульев.
— Прежде здесь нужно убраться, — недовольно пробурчал Пушкин, разглядывая этот «свинарник». — И чего стоим, кого ждем?
Модистка со своей помощницей, которым платили просто «бешенные» деньги, переглянулись и принялись убираться. Он-же встал напротив манекенов с заготовками будущих бальных платьев и задумался.
— Гм…
Внимательно разглядывая то платья, то гравюры с изображениями женских и мужских нарядов в специальном альбоме, Александр совсем не обольщался. Его знания о том, как будет развиваться женское платье в будущем, хоть и было эксклюзивным, но, к сожалению, оставалось совершенно бесполезными. Ничего радикального в женском туалете поменять он не
— Значит, Зайцева из меня пока не получится, — пробормотал он себе под нос, продолжая стоять у одного из манекенов. — Жаль, конечно, но разве дело только в одежде? Не-ет, дорогие мои…
Внезапно для супруги, ее сестер и модистки с помощницей, все это время не сводивших с него напряженных взглядов, Пушкин широко улыбнулся. Резко взмахнул рукой, привлекая всеобщее внимание.
— Платье это лишь обрамление, оправа для того бриллианта, которым являетесь вы, милые дамы, — он обвел глазами женщин, вызывая их смущение. — Ташенька, девочка моя! Подойди ко мне.
Александр, правда, ею восхищался, чего было не скрыть. Любовался ее стройностью, скользя глазами по соблазнительной фигуре. Отмечал удивительную грациозность, больше подходящую для балерины.
— Думаю, одень тебя в рубище, и ты все равно будешь сражать наповал своей красотой, — Наталья, хоть и привыкшая к комплиментам, явно такого не ожидала. Глубоко задышала, краснея лицом, а через мгновение бросилась ему на шею. — Таша, Ташенька, ты чего, плачешь что ли? Не плачь, перестань. Давай, посмотри на меня. Вытри слезы…
Сейчас ему стало совершенно ясно, что ничего необычного и интересного с бальными платьями он не сделает. Для этого не хватит ни времени, ни, самое главное, знаний. Может быть позже, что-то и можно будет сделать. Сейчас, если в его силах что-то и можно изменить, то это лишь детали. Как говориться, наметить акценты…
— Успокоилась, а теперь покажи-ка мне свою косметику, — все еще шмыгая очаровательным носиком, Наталья недоуменно поджала губы. В глазах просто «пылал» вопрос: а зачем? — Будем экспериментировать с макияжем.
Дело было в том, что с макияжем, то есть искусство нанесения косметики, чтобы подчеркнуть красоту лица и, одновременно, скрыть его недостатки, в этом времени было не очень хорошо. Искусство украшение лица здесь и сейчас все еще находилось в плену уже от живших представлений о женской красоте, что бытовали в прошлом и позапрошлом веках. Главным, по-прежнему, считались аристократическая бледность лица, нарумяненные щеки. В глаза для придания взгляду глубины и проникновенности предпочитали капать ядовитый сок белладонны. Про губы же, веки, брови и ресницы все благополучно забыли, словно они были совсем не причём.
— Сейчас мы кое-что попробуем…
Тайна его же познаний, недавнего пенсионера, в этом очень и очень специфическом вопросе объяснялась весьма просто. Причем дело было отнюдь не в частом просмотре женских программ или посещений модных фэшен-показов. Просто его внучка, старшенькая из трёх других, проходила курсы по обучению визажистов, мечтая открыть салон красоты. Неимоверно гордая этим, Полинка прожужжала ему про это все уши. Мало того, больше двух месяцев водила к нему на квартиру своих подруг и с азартом тренировалась на них. Словом, почти каждый вечер он проводил под аккомпанемент девичьих криков о айдефайнере, бустере, глиттере, гоммаже, дрейпинге, контуринге и многом-многом другом тому подобном.