Азбука для побежденных
Шрифт:
— Да нет, прелестная незнакомка, никакого недопонимания не было, — покачал головой юноша. — Всё было предельно и кристально ясно. Владислава сказала всё прямо, бросив мне в лицо несправедливые и надуманные обвинения, потом взмахнула юбками, и была такова. А я остался один, униженный и оскорбленный, причем совершенно незаслуженно.
— Печально, — согласилась Аполлинария. — Скажите, могу ли я вам чем-то помочь? И как вас называть, ведь мы до сих пор не представились.
— Меня зовут, ну, скажем… Петрикор, — ответил юноша. — А как зовут вас, сударыня?
— Аполлинария, — чуть склонила голову Аполлинария. — Если
— Приятное имя, — похвалил юноша. — А как вам моё?
— Оно необычно, — ответила Аполлинария. — Наверное, оно что-то означает?
— О, да. Это запах земли после начала легкого дождя, — объяснил Петрикор. — Все люди любят этот запах, он пробуждает в них неизъяснимые и прекрасные чувства.
— Вот даже как, — удивилась Аполлинария. — Да, это занимательно.
— Занимательно? — переспросил Петрикор. — И это всё?
— А должно быть ещё что-то? — Аполлинария задумалась. — Ну… это имя звучит загадочно, таинственно, благородно, и оно красивое.
Юноша заулыбался.
— Вы проницательны, — сказал он. — Это очень мило. Скажите, вы не хотели бы прогуляться?
Аполлинария с легким сомнением взглянула на череп. Кажется, если бы у черепа имелись плечи, он бы этими плечами пожал, но, увы, плеч не было. В глазах черепа мерцали сейчас синеватые огоньки, а весь его вид говорил — ну, погуляй, что ж такого? В любом случае, ты всегда сможешь вернуться.
— Да, пожалуй, можно, — согласилась Аполлинария. — Сегодня прекрасная погода, почему бы и нет?
— Вот и славно, — обрадовался Петрикор. — Кстати, милая Аполлинария, вы можете называть меня просто Петрик. Это звучит… нежнее.
— Тогда вы можете называть меня Поля, — улыбнулась Аполлинария. — Пойдемте?
— Да-да, идёмте, — кивнул Петрикор. — Я знаю пару удивительно приятных мест в этом Городе, и, пожалуй, мы можем одно из них сегодня посетить.
Сперва они прошли через пару известных Аполлинарии переулков, потом свернули во дворы, которые ей оказались незнакомы, и через какое-то время вышли в совершенно новое место, которое вызвало у Аполлинарии некие ассоциации, или, точнее, дежавю. Словно она, Аполлинария, в какое-то неведомое ей самой время посещала похожие места, но вот вспомнить, когда, и при каких обстоятельствах, не представлялось возможным. Дома, мимо которых они шли, имели форму либо буквы «П», либо буквы «Г», пяти- и шестиэтажные они стояли в отдалении друг от друга (в Городе, знакомом Аполлинарии, они располагались обычно теснее), а между домами росли деревья, и были устроены маленькие скверы и детские площадки. Вскоре на одном из домов Аполлинария заметила потрепанный ветром и дождем плакат, на котором… она даже остановилась от удивления. На плакате было лицо Петрикора, окруженное изображением птиц, цветов, и листьев, а под ним имелась какая-то надпись, вот только надпись истрепалась настолько, что прочесть её не представлялось возможным.
— Почему вы остановились, Поля? — спросил Петрикор.
— Там, на плакате, вы, — ответила Аполлинария.
— Ну да, — Петрикор улыбнулся. — Любят. Потому и плакаты. Их тут много. И не только их.
Аполлинария оглянулась, и обнаружила, что, оказывается, на домах действительно были плакаты и картины с изображениями Петрикора, и под многими из них имелись надписи. Хвалебные, с благодарностями, и с признаниями.
— Прошу меня простить, я, видимо, немного задумалась. Вы говорите, вас любят? А почему?
— В двух словах не объяснить, — Петрикор чарующе улыбнулся. — Сударыня, у меня возникла прекрасная идея. Вы не хотите разделить со мною небеса? Давайте поднимемся на крышу, и полюбуемся красотами воздуха и природы?
На крышу? Аполлинария на секунду нахмурилась. Идея лезть в платье на такую высоту не показалась ей в тот момент привлекательной, но обижать Петрикора не хотелось.
— Это безопасно? — спросила она. — Не поймите меня неправильно, но платье несколько не приспособлено для подобного…
— Это совершенно безопасно, — заверил Петрикор. — Верьте мне. Зачем мне вам советовать плохое? Идёмте! Мы пройдем через подъезд, по лестнице поднимемся на чердак, и выйдем на крышу. Да, это труд, я согласен, но оно того стоит. Вид с крыши открывается просто изумительный.
Аполлинария помнила, как ловко она пролезала через лючки, когда уходила от погони, прежде чем попасть в Город, но в этот раз путь почему-то оказался в разы сложнее. Ей всё время что-то мешало. То перила лестницы норовили ухватить её за подол платья, то двери распахивались сами собой, преграждая путь, то выщербленные ступени ловили каблуки её башмачков, и никак не хотели отпускать. Петрикор шел впереди, и, казалось, не замечал, что происходит с Аполлинарией, но, как выяснилось чуть позже, он прекрасно всё понимал и знал.
Когда они поднялись на шестой этаж, к лестнице, ведущей на чердак, Петрикор остановился, и повернулся к Аполлинарии — на лице его сияла улыбка.
— Сложно было? — участливо спросил он.
— Да, — призналась Аполлинария. — Почему-то очень сложно.
— Бывает, так случается, что путь ко мне оказывается труден и тернист, — покивал Петрикор. — Но пройти этот непростой путь — честь и слава. Ведь взамен вы получите… впрочем, ни слова больше, сейчас всё увидите сами.
Он ловко, как мартышка, вскарабкался по лестнице, и тут же исчез в тёмном чердачном лазе.
— Петрик, постойте, я не могу так быстро, — попросила Аполлинария. Она поднялась вслед за Петрикором на чердак, и остановилась у лаза — увиденная картина её неприятно удивила. Тут и там на чердаке валялись дохлые, высохшие до состояния пергамента, голуби. Аполлинарии пришлось выбрать крошечный пятачок свободного пространства, чтобы не наступить ни на кого из них.
— Что это такое? — спросила она с недоумением. — Откуда их тут столько?
— Это? — уточнил Петрикор. — Ах, это… Мои адепты, преданные небесам беззаветно. Были. А теперь вот так. Идёмте дальше, выход наверх немного дальше.
Аполлинария подобрала юбку, и, брезгливо морщась, пошла следом за Петрикором, старясь не наступать, по возможности, на птичьи трупики. Петрикор же не стеснялся, он шёл прямо по телам, и под его ногами то и дело похрустывали тонкие птичьи кости. Аполлинарии стало противно, но вида она не подала, разве что подумала о том, что это приключение перестает ей нравиться. Адепты? Странно. Если они были адепты, то зачем же ходить по ним ногами?
— Вот и пришли, — заговорщицки произнес Петрикор, открывая железную дверь. — Прошу вас, сударыня.