Б/У или любовь сумасшедших
Шрифт:
Она набрела на него случайно. Просто однажды доехала до конечной остановки под названием Тегель.
Неподалеку от станции, как сообщал путеводитель, расположен замок Гумбольдтов «Тегель». Решила ознакомиться. Все равно заняться нечем. О работе в Германии и думать нечего. Все занято турками, югославами, поляками, да еще зидлеры из Страны Советов повалили валом. Строгости необычайные. Похоже, что они начинают жалеть, что объединились, и на улицах скоро, как в добрые старые времена, будут облавы.
Ей не страшно. Паспорт, туалеты от Богнера, но она не знает, сколько осталось, не считает,
Так вот Тегель. Она перепутала номер автобуса и приехала в настоящий лес. Правда, с одной стороны были одноэтажные деревенские дома, но по другую — настоящий лес. Винкель-вальд. Она сошла вместе с какой-то милой теткой и недоуменно озиралась, отыскивая остановку в обратном направлении — к метро.
— Вы, наверное, к господину Линденбергу? — спросила любезная тетка, истолковав по-своему замешательство Ирины. — Это туда. Видите, где стрелочка.
Действительно, деревянная дощечка в виде стрелы с выжженной надписью «Линденберг» указывала влево.
— Я провожу вас. К господину Линденбергу приезжают со всего мира, и даже принцесса Баварская, — хвалилась тетка соседом. — Он истинный праведник, истинный и очень хороший врач. Неимущих лечит бесплатно. К нему приезжают и знаменитые артисты. Даже Роми Шнайдер приезжала, но он ей помочь не смог, потому что она жила в Париже. А в Париже безнадежно вести здоровую, нормальную жизнь. Бедняжка Зисси. Я так люблю фильмы, где она еще девочка. Это и моя юность тоже. Вон видите белый домик — это господина Линденберга.
В этом городе не было ни одной живой души, с кем можно перемолвиться. Пускай это будет психиатр. В конце концов она действительно нуждается в помощи психиатра. Но помощь возможна только при полной искренности. А о какой искренности тут могла идти речь.
Он сразу понял, что она русская. Ее немецкий и английский были совсем неплохи, ее туалет соответствовал высокому стандарту буржуазности, но он сразу понял, что она не француженка, не испанка и даже не чешка, она — из Совдепии.
Сидя в своем кресле на колесах, он вглядывался в Ирину увеличенными толстыми стеклами очков огромными глазами. Не задал ни одного неловкого для нее вопроса и при этом умудрился расспросить о детстве, о замужествах, о работе. Она мучилась незнанием того, как длителен должен быть визит и удобно ли удвоить, утроить его временную протяженность, заплатив соответственно.
— Ради бога, не думайте о деньгах и о времени, — сказал старик, — мы потом со всем этим разберемся. А сейчас будем пить чай.
Тихая бледная полька принесла серебряное блюдо с удивительно вкусными мазурками, и он все подвигал к ней блюдо.
Неожиданно перешел на русский:
— У нас в Калужской губернии было два имения — «Красное село» и «Новая деревня», а в Москве мы жили в Староги-рееве, рядом с Кусково…
Ирина замерла.
— …но в семнадцатом году с Запада хлынула армия дезертё-ров, и они проходили как саранча и все сжигали…
Патриция могла слушать о нем бесконечно.
Ирина рассказала о беленом домике в Винкельвальде, домике, построенном в сорок пятом из картонных коробок из-под американского яичного порошка. О чудесных вышивках, сделанных руками хозяина, о маленьких портретах
У сестры Владимира хранится ладанка — та, что дал Сергий Радонежский Дмитрию Донскому, благословляя на Куликовскую битву. Володя был из древнего русского рода Челищевых, это с его пращуром поменялся ладанками и одеждой перед битвой Дмитрий Донской. Патриция была образованной девочкой, училась в Сорбонне, и для нее Куликовская битва рифмовалась с Жакерией, с Орлеанской девой.
Ирина вспоминала все новые и новые подробности их встреч и разговоров. Патриция задавала толковые вопросы; узнав, что Челищевы прямые потомки Рюриковичей, она взялась за какую-то книгу под названием «Лебединый путь». В книге рассказывалось о викингах и норманнах, или, как называла их Патриция, «норсменах».
На один вопрос не смогла бы ответить Ирина: как случилось, что они стали с Владимиром друзьями. Но Патриция и не спрашивала, для нее этот факт представлялся само собой разумеющимся. Изначальным.
Ирина вспоминала осенний вечер, узкие деревенские улочки, жгут листья, провинциальная тишина. Тишина, если не обращать внимания на притулившиеся к краям узеньких тротуаров «фольксвагены» и «мазды», — совсем окраинно-мелитопольская.
Она раздобыла на толкучке у Бранденбургских ворот, где продавали все: от новенькой полковничьей шинели советского воина до простреленной шапки моджахеда — два берестяных туеска. Продавала эти сувениры, некогда заваливавшие магазин на Кутузовском, толстая русская тетка. Судя по обтрепанному московскому пальто с неизменным норковым воротником, пришлось ей в эмиграции туго. К изумлению тетки, роскошная немецкая дама, увидев на донышке туеска уродливую фабричную наклейку, удовлетворенно хмыкнула и купила оба разом. Туески производила какая-то калужская артель, и Ирина подумала, что Владимира это удивит, позабавит, может, напомнит детство.
Она уже привыкла к его милым «Ой!» и «Ай!», выражающим и радость, и удивление, и гнев.
В этом девяностолетием старце, искалеченном в фашистском концлагере, детство проступало не только в этих «Ой» и «Ай», но во всем уюте облика, в готовности к смеху, в радости от любого подарка и готовности одаривать. «Так вот она какая, русская аристократия!» — часто думала Ирина, слушая его рассказы, разглядывая его большое лицо с полными губами, сдлин-ными прямыми седыми волосами, немного женское — анфас и исполненное благородной мужской силы в профиль. Сиделка, кухарка, друг, нежная командирша Эльжбета как-то сказала: «А вы с папой Владимиром схожи на личико».
В этот вечер говорили о его работе.
— Я написал около сорока книг. Этого хватит. Последняя лежит в издательстве уже второй год.
— Почему?
— Бог мой! Может быть, ждут, пока помру, потом будет больше денег. Кушайте же, милая. Я сегодня читал газеты. Никак не пойму — огромная земля, и раньше все было… До того доработались коммунисты. Мне жаль Горбачева, потому что он с доброй волей подходит ко всему этому. Но люди у вас перестали соображать. Много погибло. Их укокошили. А вот мошенников у вас довольно. Ой! Но кто знает, что из этого будет… До Оптиной пустыни от Красного Села лошадьми было два часа. Там жили старцы.