Б/У или любовь сумасшедших
Шрифт:
В отель идти не хотелось, там ощетинившаяся Наталья, зажатые, неулыбающиеся коллеги. А здесь праздник. Увидела название «Везувий» и окно-витраж в стиле модерн, лилии, водоросли… В кафе пахло камфарой и еще чем-то сильным и сладковатым.
Здесь явно сидели «свои». Смех, оклики, широкополые черные шляпы, высокие стаканы, сизый сладкий дым.
Ирина села за единственно свободный столик возле двери, у окна. Заказала апельсиновый сок.
В витраже был маленький кусочек простого стекла, и она забавлялась, наблюдая, как прохожие из зеленых превращаются в голубых, потом в коричневых, потом в нормальных.
Прохожие были белыми, желтыми, черными, молодыми, старыми, — всякими.
В коричневом секторе появился высокий человек в
Они о чем-то быстро и деловито говорили, Наталья отбрасывала все время со лба челку, как всегда в минуты волнения. Глеб Владимирович отвечал недовольно. Потом Наталья пожала раздраженно плечами, и они разошлись в разные стороны, как незнакомые. Но ведь они и были таковыми, они играли таковых. Ирина даже не поблагодарила официанта, вытершего пролитый сок. Сидела, откинувшись на спинку стула.
Вдруг оказалась снова в центре, на улице Колумбус, в кафе, где допотопный музыкальный автомат выдавал арии из знаменитых итальянских опер в исполнении великих певцов начала века. Это был стиль кафе под названием «Травиата».
Ирина пила какой-то темный напиток, отдающий кофе и мятой. За стойкой у старинной кофеварки хозяйничала плотная темноволосая женщина.
Ирина подошла к стойке.
— Хау мач?
— Мадам, я говорю по-русски, — ответила женщина с армянским акцентом.
Через десять минут они сидели в маленькой задней комнатке, и Гаянэ разогревала на двухконфорочной плите долму и тоненькие блинчики с мясом.
— Я всегда узнаю советских туристов. Не обижайтесь, вы одеты хорошо. Но вот эту затравленность видно сразу.
Она говорила обо всем сразу, а печальные глаза смотрели вопрошающе: что с тобой случилось?
— Не обращайте внимания, я все время что-то роняю. Плохо работает правая рука. Это после дэмэдж. Наверное, микроинсульт. Не знаю, мне некогда поинтересоваться. У меня дочь, сын и куча внуков-негодяев. Сейчас они прибегут есть. Нет-нет, не волнуйтесь, хватит всем. Вас поселили в хорошем отеле, простите, но это немного странно. Обычно русских селят в Кастро. Вы были? Прелестный район. У меня будет просьба, пустяковая, маленький презент подруге детства, не знаю что, завтра бы я купила что-нибудь стоящее. Что нужно? Чего нет? Я знаю, тайсы — проблема, вы их называете колготки. Можно передать с вами колготки? Можно? Ну вот и прекрасно.
Она выдвинула какой-то ящик и вытащила несколько пакетов.
— Пожалуйста, одни для вас. Ваш размер, я думаю, три. Это немецкие, фирмы Элбео, отличное качество. Черные — это ничего? Выберите себе с рисунком. Там есть. Вы симпатичная. Я понимаю в людях. Много повидала, и потом — это армянская черта понимать в людях. Я сразу полюбила мою дотер ин до[16]. И оказалась права. Во время дэмэджа…
— Простите, а что это такое — дэмэдж?
— Вы не знаете?! Это землетрясение. Семнадцатого октября в пять тридцать. Вы себе не представляете, что творилось. Вот я одна могу вам рассказать свой экспериенс[17]… Сижу на улице, боюсь зайти в дом, свету не было, уже пять тридцать, начало темнеть.
Во-первых, машину мою бросало. Я ехала, чтобы открыть и впустить служащих в пять тридцать вечера. Иветт, моя дочь, была на стадионе, пятьдесят тысяч народу. Дети, мои внуки, двое маленьких пришли из школы. Мать работает в Окленде, там, где провалился мост. Старший сын в университете. Должен тоже прийти туда. И вот сижу я, только в одиннадцать часов был телефонный звонок. Иветт думала не обо мне, не о своем сыне, а о маленьких. Жена моего сына… Она туда поехала, дверь открыта настежь, плакатик: «Мы у соседей».
Но я сижу одна и думаю: «Боже мой! Это там двое
— А люди на улице?
— На улице! Весь народ в ужасе. Люди на улице, потому что не знают… дома упадут. У нас здорово было все организовано: и полиция, и пожарные, что-то потрясающее. Воровства не было, потому что полиция вся была на улице, все было очень культурно.
Район Марина весь провалился. Самый большой дэмэдж. Это было там. Это что-то страшное. Погибло только двадцать шесть человек. Много инсультов, инфарктов… На мосту самый страх. И вот моя дотер ин ло, которая была в госпитале, вот она была герой. У нее дети. Она работает радиологом. Как раз она закончила свою работу, и вместо того чтобы бежать из этого госпиталя, она должна была отключить все эти машины от больной и ее положить обратно в комнату и передать другим. И тогда поехать. Но не могла проехать по мосту. Ехала кругом, потому что мост начал рушиться.
Мы не знали, где она и что она. Она очень подошла к нашей семье. У нас особенная семья.
Мой отец сидел с Анастасом Микояном на одной парте. Потом куда, чего, абсолютно в разные стороны. И когда Микоян приехал сюда в первый раз, его встретили, его приласкали. Отец из Китая во Францию, из Франции в Америку. Он был дашнак. А Микоян — коммунист. Отец не захотел с ним встретиться. Я говорю: «Папа, это же история». — «Дашнаком родился, дашнаком умру». Ненавидел его.
Приехал его сын. Станфорд-университет его пригласил. Мы его пригласили тоже. Я осмелилась сказать ему, что мой отец не мог видеть его отца.
У армян нету шанса. Вы знаете, Армения нужна русским без армян. Армян мало. Ты мал, вечно гоним, и вечно тебя будут бить по башке. Перестройка. Но армянам ничего не будет. Армяне должны быть под каким-то мандатом или под каким-то правительством. Не рыпаться. Даже при Екатерине Великой наши церкви и школы закрывали и не давали говорить на армянском языке. Барон Дашков очень хорошо относился к армянам, он был наместник государя. Когда Ленин отдал Карс и Эрзерум, тогда мои родители очень завяли, очень, было им тяжело. Сталин начал отдавать Карабах и Нахичевань. Что осталось от Армении? Это ж была Армения. У Армении никакого шанса нету. Первые, кто их задавят и перережут, — это персы и турки. Армяне здесь очень, очень богатые. И могли бы здорово помочь. Евреям же отсюда помогают. Ведь Израиль на что существует? Из Америки. Что такое свобода? Что с ней делать?
Не рыпались бы, было бы все неплохо. Но вот им нужна свобода. Все кричат «свобода!», а не знают, что это такое. И что с ней делать. Все кричали «крепостное право’», «Отцы и дети», «Муму». А что вышло? Они даже не подготовлены к этой свободе.
Может, Горбачев действительно хочет… Может, у вас есть шанс? Но как можно после семидесяти лет коммунизма вдруг демократия? Горбачев, он, конечно, очень умный, очень добрый, очень начитанный, он знает, что уже дошли-доехали, дальше некуда. Сила у обоих, победы ни у кого не будет. Это факт. Это из его речи. Если у Горбачева не выйдет то, что он хочет, то будет ужас. Вот что будет тогда. Опять будут для русского народа тюрьмы, деспотизм. Если Сталин мог обвести Рузвельта, то почему Горбачев не может обвести Буша? Но Буш не Рузвельт. Очень, очень осторожный. Его не проведешь, а Раиса Горбачева, она хочет быть Екатериной Великой. Мраморные дачи хочет иметь, и хорошие вещи, и все. Мне так кажется. Но хочется верить, что не так. Я надеюсь, что не так. Мне народ жалко. Сколько может этот народ страдать? Скажите? Дошли-доехали. Вы не хотите остаться? У вас не очень счастливый вид. Конечно, здесь в вашем возрасте устроиться трудно. Нужно начинать все сначала. Но ведь это и интересно, начинать все сначала. Ешьте, ешьте, я рада, что вам нравится. Я начинала много раз, и, поверьте, ничего страшного. Можно выйти замуж. Вы замужем? Нет, я не уговариваю, но если вы незамужем и без детей, почему не попробовать? Вы милый человек. О господи, эти бандиты уже идут.