Бабушки (сборник)
Шрифт:
Наши слова менее красочны, но обеспечивают по меньшей мере более высокую скорость восприятия.
Раскопки ведутся уже четыре года. Работать приходится с камнем, твердым и серым, это некая разновидность гранита. Камень встречается как обработанный, так и нет. Но автор манускрипта описывает сады, деревья, водоемы и, самое главное, Водопад — вода текла по огромным каменным блокам. А поначалу, до обнаружения манускрипта, мы приняли это сооружение за большую церемониальную лестницу, которая вела, как мы предполагали, к храму или чему-то подобному.
Глава 4. Дитя любви
В Рединге с поезда сошел юноша. На вагонной ступеньке он так неуклюже качнул чемоданом, что едва не задел парня на перроне. Тот резко
Два года назад они были одноклассниками. После школы Джеймс поступил на курсы управления и бухгалтерского учета, а Дональд «решил заняться политикой», на что его приятель дружелюбно заметил: «Гм, неплохо… Дело прибыльное». Впрочем, у Дональда и без того хватало возможностей побаловать себя, а Джеймс всегда был стеснен в средствах.
Фраза «мы стеснены в средствах» часто звучала в семействе Рейд — Джеймс считал, что слишком часто и без особого повода.
Дональд блистал в школьном театре, слыл прекрасным оратором в дискуссионном клубе и участвовал в издании журнала «Новая социалистическая мысль», а Джеймс понятия не имел, какую карьеру избрать, знал только, что не желает сидеть в конторе с девяти до пяти. «Получи корочки, милый, пригодится», — посоветовала мать. Отец наставительно сообщил: «Нет смысла тратить время на университет, школа жизни научит большему». Вдобавок, денег на университет не было.
— Ты куда сейчас? — спросил Дональд.
— Домой.
— А что так хмуро? Случилось что?
Дружелюбная улыбка на круглом лице Дональда вызывала на откровенность, практически гарантируя понимание, и Джеймс внезапно признался в том, о чем никому никогда раньше даже не намекал:
— Не хочется…
Дональд звонко рассмеялся и тут же заявил:
— Пошли со мной. Я тут на конференцию социалистической молодежи собрался.
— Но меня дома ждут…
— Так позвони им. Ну же, пойдем! — настойчиво воскликнул Дональд, направляясь к кафе, где был телефон.
Дональд, уверенный в том, что все в жизни легко и просто, никогда не испытывал сложностей. Джеймс, прежде чем позвонить домой и сказать, чтобы его не ждали на выходные, должен был тщательно подготовиться к разговору, обдумать и взвесить все «за» и «против». Однако же вот он у телефона… Официантка ласково улыбнулась молодым людям, Дональд поощрительно кивнул другу.
— Мам, не возражаешь, если я приеду в понедельник вечером? — спросил Джеймс.
— Нет, конечно.
Мать считала, что сыну следует больше времени проводить с друзьями. Дональд для этого прекрасно подходил. Молодые люди сели в вагон и отправились туда, откуда только что приехал Джеймс — только теперь поезд вез их навстречу приключениям, а не в скучный мирок конторы.
Так началось чудесное лето 1938 года, изменившее жизнь Джеймса. Дональд воспользовался своими связями и без проблем записал друга на конференцию, хотя мест уже не было. На конференции горячо обсуждали войну в Испании, о которой Джеймс знал не больше, чем об условиях труда на оловянных копях Южной Америки (предмете еще одной оживленной дискуссии). Юношу ошеломили новые идеи, новые лица. Все участники конференции ночевали в общежитии колледжа и ели в столовой. Всевозможные направления либеральной мысли развивались в жизнеутверждающей атмосфере напряженных споров. Как оказалось, долгом каждого здравомыслящего человека было точно определить свою позицию по любому вопросу — от войны в Испании до вегетарианства. В следующие выходные на конференцию собрались пацифисты, и Дональд выступил оппонентом в дискуссии, заявив при этом, что сам он — коммунист. «Но не активист, — уточнил он. — Хотя в душе с ними». Он вменил себе в обязанность бороться с неверным образом мышления и считал политику
Лето шло своим чередом: «Коммунистическая партия за свободу!», «Американская литература» (знакомство с творчеством Дос Пассоса, Стейнбека, Лилиан Хеллман, с пьесой Клиффорда Одетса «Ожидание Левши» и трилогией Джеймса Т. Фаррела о Стадсе Лонигане), «Куда идет Британская империя?», «Право Индии на самоопределение»… Джеймс стал проводить с Дональдом не только выходные. По вечерам, после занятий в колледже, друзья отправлялись на вечерние лекции, дискуссии или посещали либеральные кружки. Джеймс приходил домой, принимал ванну, переодевался и рассказывал матери о том, где побывал. Она заинтересованно выслушивала и подробно расспрашивала сына. Год назад Джеймс с плохо скрытым раздражением уклонился бы от ответов, но сейчас, осознав скудость эмоциональной жизни матери, терпеливо объяснял происходящее. Отец прислушивался к рассказам сына, однако отделывался лишь невнятными восклицаниями и небрежными возражениями.
На фоне своих новых знакомцев (исключительно ярких личностей) Джеймс казался самому себе робким и невзрачным. Особенно волновали его девушки — разговорчивые, уверенные в себе и своих взглядах, насмехавшиеся над его нерешительностью и щедро дарившие поцелуи. Впрочем, щедрость распространялась исключительно на поцелуи, что несколько ободрило Джеймса, который совершенно не верил в свободную любовь (предмет одной из дискуссий). Похоже, сбывались не только его давние мечты о дружбе и товарищеских отношениях, менялось и его восприятие самого себя: в своем характере Джеймс обнаруживал такие черты, о которых прежде совершенно не подозревал. Иногда случайные замечания, мимоходом услышанные на лекции «Фашистская угроза Европе» или произнесенные за обсуждением условий труда шахтеров, задевали за живое, будто зажигательные речи предназначались лично для него.
В выходные, проведенные на встрече пацифистов, перед Джеймсом четко и ясно предстали детские годы. «Солдаты, вернувшиеся с войны, либо безостановочно вспоминают о ней, словно помешанные… („Как мой отец“, — раздалось из зала)… либо вовсе не говорят о ней» («Как мой отец», — добавил другой голос из зала).
Отец Джеймса, раненный на Сомме и уцелевший в окопах Первой мировой, никогда не рассказывал о пережитом. Впрочем, он по натуре был неразговорчив. Грузный, широкоплечий, с сильными руками, он вовсе не походил на инженера конструкторского бюро, а за семейной трапезой мог просидеть, не произнеся ни слова. По вечерам он уходил в паб, на встречу с приятелями: старые солдаты собирались у камина и безмолвно глядели в огонь. Джеймс рос, окруженный молчанием. Когда молчал отец, матери разговаривать было не положено. Однажды, приехав домой на выходные, Джеймс застал мать на вечеринке в честь летнего праздника: оживленная, разрумянившаяся женщина благосклонно принимала бокал хереса из рук мистера Батлера, местного ветеринара, и, кажется… заигрывала с ним? Неужели она флиртует? Нет, конечно. Джеймс и не подозревал, что его мать умеет живо поддерживать беседу и звонко смеяться. «Ах, похоже, я навеселе», — небрежно заметила она, вернувшись домой, и тут же растеряла всю свою недавнюю бойкость.
В детстве Джеймса всегда смущало оживленное поведение матери на людях, разительно отличавшееся от привычной домашней сдержанности, но сейчас он все чаще думал: «Господи, как она переносит замужество? Должно быть, тяжело жить с человеком, если он никогда не заговаривает первым, разве что на вопрос ответит, да и то редко. Они же совсем разные! Она такая веселая, задорная…» Тут внезапный прилив отчаянной жалости поглотил невесть откуда взявшиеся предательские мысли, каким не приличествует место в рассуждениях о матери.