Бабушкина внучка

Анненкова-Бернар Нина Павловна

Бабушка с восторгом любовалась созданием своих рук.

Да! Ненси было весело: спектакли, концерты, вечера, прогулки; милые, добрые знакомые ее баловали, возили ей конфекты, цветы; все восхищались ее поразительными туалетами, все выражали сочувствие по поводу ее разлуки с мужем… Последнее обстоятельство несколько омрачало веселое существование Ненси, и как ни старалась она внушить себе законность этой разлуки, чувство обиженнего самолюбия не переставало грызть ее сердце.

«Не забывай меня и занимайся Мусей», — писал Юрий, и Ненси каждый вечер отправлялась в детскую присутствовать при купанье своей маленькой дочки, целовала ее нежно, хохотала над ее гримасами, но больше положительно не могла придумать, что с нею еще делать. Она,

впрочем, снялась в фотографии вместе с ребенком и послала портрет Юрию.

XI.

Когда Эспер Михайлович пришел объявить, что Ненси сейчас придет, только переоденется, Марья Львовна уже была не одна. В гостиной сидело несколько человек гостей: жандармский генерал Нельман — крашенный, в больших бакенбардах и усах; товарищ прокурора Пигмалионов — господин средних лет, очень глубокомысленный и очень рыжий, и служащий в отделении государственного банка, молодой, благообразный блондин Крач с женой, тоже светлой блондинкой, высокой и стройной. Злая иронизирующая улыбка играла на ее крупных бледных губах, а живописно вьющиеся волосы, в связи с мечтательными глазами, придавали ее лицу странное, но поэтическое выражение. Серафима Константиновна — так звали прекрасную блондинку — была талантливой художницей и относилась свысока ко всем, начиная с своего добродушного мужа. Ее гибкую фигуру без корсета облекало черное простое платье, стянутое у пояса широкой лентой с старинной серебряной пряжкой и оттеняло еще больше болезненную прозрачность ее кожи.

Поодаль от других сидел местный поэт Лигус, недавно окончивший курс в правоведении, молодой человек, приехавший в город кандидатом на судебные должности. Его густые, блестящие волосы были аккуратно приглажены, образуя сбоку пробор; от маленькой, коротко остриженной бородки несло духами; темные глаза смотрели рассеянно; обутые же в лакированные сапоги, ноги нетерпеливо постукивали острыми носками. Он был влюблен в Ненси и ждал ее.

— Войновский мне пишет, что будет непременно к балу, — громко заявил Нельман.

Вошла Ненси. Произнесенное имя поразило ее — это была фамилия ее отца.

— Войновский? Как его зовут? — спросила в то же время Марья Львовна.

— Борис Сергеевич.

«Должно быть, однофамилец или дальний родственник», — подумала успокоенная Ненси, обходя всех с любезной улыбкой.

— Кто этот Войновский? — спросила она подсевшего к ней Лигуса.

— Наш городской голова, богатый человек… Разве вы не знаете?.. Я вам романс новый принес — мои слова.

Он протянул ей тоненькую нотную тетрадь.

— Merci. Вы споете?

— Мне музыка не нравится, — Лигус сделал гримасу.

— Авенир Игнатьевич, вы, кажется, хотите нас порадовать? — окликнула его с дивана Марья Львовна:- я вижу, вы нам принесли новые ноты.

— Да, — вспыхнул молодой человек, — мои слова, но музыкой я не доволен.

— А кто писал?

— Тут есть один такой… настройщик Гриль…

— Ах, Гриль? Дрянь! — раздался сердитый бас Нельмана. — Я, как директор музыкального кружка, хотел его поднять, спасти талант… вы понимаете? — обратился он преимущественно к Марье Львовне. — Я призываю его как-то к себе и говорю: послушайте, говорю, Гриль, — я обращаюсь к вашей совести и говорю вам как друг: хотите исправиться?.. Он рассыпается в благодарности, и то, и сё… Я говорю: поймите, вы ведь нищий, у вас ничего нет, но вы талант — хотите, я вас спасу?.. Он, понимаете, в восторге, чуть не плачет. Я ему опять: итак, слово честного человека — вы бросите пить! Затем кружок будет вам выдавать двенадцать рублей ежемесячно… вы понимаете? Это все-таки обеспечение, а вы ведь нищий. Но так как кружок учреждение не благотворительное, то вы с своей стороны будете участвовать безвозмездно во всех его вечерах и отдадите в полную его собственность все, что вы будете писать… Согласны? — «Помилуйте, говорит, вы благодетель!» — В первый же месяц написал несколько

пьес — принес, получил двенадцать рублей. Отлично! Затем испортился рояль в кружке. Я говорю Грилю: исправьте. А он, надо вам сказать, великолепнейший настройщик. Но так как в кружке было неудобно чинить — он взял инструмент к себе, на квартиру. Проходит неделя — ни рояля, ни Гриля! Я посылаю. Ответ такой: привезут рояль через три дня. Жду — не шлет. Отправляюсь, наконец, сам. Что ж вы бы думали — застаю этого негодяя — pardon за выражение! — мертвецки пьяным, а тысячерублевый рояль оказался уж проданным. Я не хотел поднимать эту грязную историю, предавать суду этого каналью — pardon за выражение! — я выписал новый рояль, но все это меня страшно расстроило, страшно расстроило!..

И как бы в доказательство своего расстройства он вынул платок и стал поспешно вытирать выступивший на лбу пот.

— О, cher, люди так неблагодарны!.. — успокоила его Марья Львовва.

— Пойдемте петь, — обратилась Ненси к Лигусу.

— Avant dites la po'esie.^[131]

Лигус поднес в лампе тетрадку и продекламировал с чувством:

Спрошу я мысль: «куда летишь?»

Ответа нет, ответа нет!..

И сердце: «ты зачем молчишь?»

Ответа нет, ответа нет!

Ответа нет! Но отчего,

Когда гляжу в лазурь небес,

Любви я вижу торжество

И жажду песен и чудес?!

Я муки глубину постиг,

Безумной муки многих лет…

На вздох души, на сердца крикъ

Ответа нет! Ответа нет!

— Il а du talent^[132], — как бы сообщила всему обществу Марья Львовна, — вы не находите, Платон Иванович? — окликнула она точно заснувшего рыжего прокурора, когда молодые люди вышли в другую комнату, где находился рояль.

— Н-да, не без дарования, — глубокомысленно подтвердил Пигмалионов.

— Платон Иванович дарованья судит с прокурорской точки зрения, — иронизировала Серафима Константиновна.

— Это мне нравится! — захохотал Нельман. — Позвольте, однако… Я крайне заинтересован: мы с Платоном Ивановичем, оба, являемся как бы охранителями общественного спокойствия… значит, и я… значит, и я, в некотором роде должен иметь… как это?.. прокурорскую точку зрения на талант, а я — директор музыкального кружка… Вот вы и объясните нам, милая барыня…

— Мне скучно, это слишком длинно, — проговорила с гримасой Серафима Константиновна.

— Вот, вот, вот так всегда дамы! — хихикал Нельман. — Заденут, заведут, а после и ни с места! Да-с! Хе, хе! Система прекрасного пола… Сирены, сирены!

«Ответа нет, ответа нет!» — доносился из залы несколько носового звука, но приятный тенор Лигуса.

— Ни тут, ни там — ответа нет! — и Нельман захохотал, страшно довольный своей остротой.

— Моя судьба вся в этих словах: «ответа нет!» — проговорил Лигус, окончив романс, — но вы… вы не поймете, все равно.

— Прелестно! — крикнула из гостиной Марья Львовна, и как бы в подтверждение ее слов раздалось несколько ленивых аплодисментов.

— Вы меня считаете глупой? — задорно спросила Ненси.

— Я? Вас?

— Ну да!.. вы говорите… я не могу понять… Я молода, но я все понимаю.

— Нет, вы меня не можете понять.

— Ах, вы такой глубокомысленный?!

— Нет, не хотите.

— А вот вы молодой, а точно старик — такой чувствительный, такой сентиментальный!..