Багульник
Шрифт:
– Что, Шейкин?
– спросил Юрий, и Харитон Федорович закивал головой. Странный он какой-то, этот Степан Семенович!
– Если бы только это...
– серьезно сказал Буров и, вдруг заметив вылетевшую из-за опушки довольно крупную в рыжеватом оперении птицу, долго провожал ее взглядом. При этом лицо Харитона Федоровича выражало такое нетерпеливое любопытство, что Юрий спросил:
– Коршун?
– Канюк, - сказал Харитон Федорович.
– Сейчас спикирует!
Юрий впервые слышал про канюка и, задрав голову, тоже стал следить за птицей, которая, сделав почти замкнутый круг
– Что, бандюга, не удалось?
– добродушно рассмеялся Буров, садясь на свое место.
В его поведении было столько веселого, мальчишеского, что Юрий невольно подумал: "Нет, сердце этого человека, несмотря ни на что, не зачерствело!"
– А я сперва подумал, что это коршун, - опять сказал Юрий.
– Нет, Юрий Савельевич, - возразил Харитон Федорович.
– Я их тут на Бидями до тонкости изучил. У коршуна оперенье буровато-черное, а в полете он сразу узнается по раздвоенному хвосту. А это был самый что ни на есть канюк.
Они миновали сильно выдававшийся каменный выступ скалы, и, когда на противоположном берегу показался отвесный, подмытый яр, до Бидями осталось еще километров двадцать.
– Когда же вы, Харитон Федорович, попали на Бидями?
– Вскоре после войны, - он закурил, закашлялся, потом, с усилием переведя дыхание, сказал: - Все еще не привык я к "Беломору", надо бы махорочку захватить.
– Обидно, очень обидно, - сказал Юрий, следуя своей мысли.
– Не то слово, - возразил Буров.
– Ведь в то время не знали мы истинной причины происходящего. А нынче, когда партия ленинские нормы восстановила, чего же обижаться. Главное, что не сломились мы, верили, огню душевному погаснуть не дали.
– И, затянувшись папиросой, спросил: Щеглова Сергея Терентьевича знаете?
– Слыхал о нем много хорошего, а увидел впервые, когда с вами приезжал.
– Добрейшей души человек. А первый мне не понравился. Перед моим восстановлением в партию ходил я к нему на прием. Так он, знаете, вроде допроса учинил. "Почему, да как, да отчего?.." - хотя заранее все знал про меня. Ведь перед ним мое личное дело лежало. Я тогда подумал: "Нет у него настоящего партийного доверия к людям. Поэтому, думаю, и людям от него тяжко, да и самому, вероятно, нелегко", - заключил Харитон Федорович.
– Уже решено, что Щеглов переходит в Агур?
– Обком рекомендует. Ничего, Щеглова изберут. Его здесь каждый человек в лицо знает, запросто за руку здоровается.
– И спросил: - Ну как, Юрий Савельевич, с вами-то мы поработаем?
– Смотря как сложатся обстоятельства, - уклончиво ответил Юрий.
– Какие там обстоятельства!
– шутливо возразил Буров.
– Помните, у Фадеева в романе "Разгром" насчет Левинсона сказано: "Нужно было жить и исполнять свои обязанности". Хорошие слова. Я всегда в памяти их держу. А что там загадывать - как сложатся обстоятельства! Они уже крепко сложились, Юрий Савельевич! Надо жить и исполнять свои обязанности!
–
– вдруг закричал Юрий.
Увлеченные разговором, они не заметили, как течение понесло ульмагду на перекат. Буров схватил шест, отогнал лодку с переката.
Вдали уже виднелся гористый берег Бидями, самого бурного из притоков Турнина.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Прошло пять лет...
Однажды, когда у Полозовых возникла дискуссия, оставить ли Клавочку в Ленинграде, супруги чуть было не поссорились. Ольга настаивала, что нужно уступить бабушке, что Наталья Ивановна чувствует себя вполне здоровой и сможет уделить Клавушке столько времени, сколько потребуется. Юрий, наоборот, решительно возражал и в пылу спора заявил, что Ольга, мол, просто-напросто хочет спихнуть дитя в чужие руки. Она рассердилась и заявила, что это оскорбительно и для нее, Ольги, и тем более для Натальи Ивановны, считать бабушкины руки чужими.
– Ты меня неправильно поняла, - пробовал оправдаться Юрий.
– Я вовсе не собирался никого обижать. Но заранее знаю, что без дочери нам будет скучно.
И Ольга сказала примирительно:
– Ладно, Юра, может быть, с поездкой еще ничего не выйдет.
– Почему? Нам уже давно полагается отпуск.
– Тебе очень хочется поехать?
– Ну знаешь, Оля, тебя действительно трудно понять! Вчера ты говорила, что тебе необходимо ехать, сегодня ты вроде отказываешься.
И она откровенно призналась:
– Очень боюсь, что Берестов здесь без меня не справится. Через месяц-другой достроят больницу, потом надо будет ее оборудовать...
Молодой врач Алексей Константинович Берестов, или просто Алеша, как его по-приятельски называл Юрий, приехал в Агур прошлым летом, сразу после окончания дальневосточного мединститута. Он жил в той самой крохотной комнатке при больнице, которую когда-то занимала Ольга.
– Ты, Олечка, какая-то одержимая, честное слово. Так приросла к своему Агуру, что на каких-нибудь два месяца не можешь с ним расстаться. А твоя будущая диссертация? Или ты уже раздумала?
– Что ты, Юра, я уже столько сделала, - и, выждав минуту, сказала: Вот если бы вместе...
– Ты это о чем?
– не сразу понял Юрий.
– Помнишь, ты мне говорил про дальневосточный ясень...
– Ну, говорил. Но актуально ли это? Приеду в Ленинград, зайду в Лесотехническую академию, посоветуюсь. Может быть, что-нибудь поинтереснее ясеня найдется.
– Тогда кедр, - неуверенно подсказала она, запустив пальцы в его мягкие волосы.
– А может быть, бук или тис?
– засмеялся Юрий.
– В нашей тайге нет ни бука, ни тиса. Это я точно знаю.
Он недоуменно пожал плечами:
– Ну и заноза ты, Оля, честное слово. Ведь я не лезу в твою медицину. Не лезь и ты в мои леса!
– Я не лезу, я только советую тебе не мудрить, не распыляться.
– А если меня интересуют пальмы или кактусы!
– уже не очень ласково сказал он.
– Если бы они росли в дальневосточной тайге, я бы не возражала и против кактусов.
– Вот бы и насадила их в Агуре по берегу Турнина! А вообще, ты хотела бы, чтобы все делалось так, как тебе лучше. Это, прости меня, чистейший эгоизм!