Багульник

Бытовой Семен Михайлович

– Что вам нужно, больной?
– раздраженно спросила она и стала почему-то ругать сестру: - Ефросинья Ивановна, почему у вас больные бродят без разрешения?

Полозов, предвидя неприятности, быстро вернулся в палату, лег в постель, укрылся с головой одеялом.

Через несколько минут туда пришла Ольга.

– Зачем вы встали?
– спросила она строго.

Юрий высунулся из-под одеяла и виновато заморгал.

– Почему вы не отвечаете?

– Очень захотелось курить, - залепетал он наконец.
– Ни папирос, ни денег у меня не оказалось,

вот я и решил занять у вас на "Беломор"...

– Никаких денег не получите, курить вам нельзя, и вообще ведите себя прилично, больной!

Только она ушла, Юрий поднялся, открыл форточку и подозвал больничного каюра Евлампия Петровича:

– Папаша, отсыпьте табачку!

– Позялуста, кури, цего там!
– сказал старый ороч, просовывая в форточку кожаный, расшитый красными нитками кисет.

Свернув из газетной бумаги "козью ножку", Юрий вышел в прихожую, стал в уголок и закурил.

После нескольких глубоких затяжек у него закружилась голова, в глазах потемнело, но бросить закрутку было жаль; докурил до конца без всякого удовольствия.

Полозов оставил в коридоре едкий запах махорочного дыма, и Ольга сразу поняла, что больной все-таки раздобыл курево. "Наверно, у Фроси выпросил", - подумала она и решила предупредить ее, чтобы не самовольничала, но в это время увидала в окно, что орочи опять собираются около больницы.

Ничего не сказав сестре, она вышла на крыльцо. Сразу шагнул ей навстречу брат Марии Никифоровны - Анисим. Будучи под хмельком, он стал угрожать Ольге. Она остановила его резким, предупреждающим взглядом и сказала громко, чтобы все слышали:

– Инженера из Мая-Дату привезли в больницу сразу же, как он заболел, я прооперировала его, и он чувствует себя хорошо. А вашу сестру, Анисим Никифорович, привезли ко мне в почти безнадежном состоянии...

Анисим сразу притих, задумался, потом потребовал:

– А ты покажи нам его...

– Пожалуйста, Анисим Никифорович, проходите в палату, - и, обратившись к остальным, добавила: - Все, кто желает, могут посмотреть инженера из Мая-Дату.

И они прошли в палату, где лежал Полозов, и каждый счел своим долгом задержаться у его постели, переброситься с ним несколькими словами, а иные для пущей убедительности даже поздоровались с Юрием за руку.

– Живой однако?
– спрашивали они.

– Живой, конечно, - отвечал Юрий Полозов, решительно не понимая, для чего доктору понадобилось устраивать эти странные смотрины.

– Зачем это все, доктор?
– после спросил он.

– Вы мой спаситель, Юрий Савельевич!
– сказала Ольга.
– Спасибо вам!

Тут ее голос дрогнул, к горлу подступил комок, и, чтобы не показывать Полозову слезы, она побежала к себе, повалилась на кушетку и наплакалась вволю.

Назавтра утренним поездом приехал доктор Окунев. Когда он появился в дверях - невысокий, полный, весь закутанный в меховую шубу, - Ольга вскрикнула, кинулась к нему.

– Здравствуй, девочка моя!
– радостно сказал Аркадий Осипович, сбрасывая прямо на пол тяжелую

шубу. Он снял пенсне, протер носовым платком, быстро водворил на место.
– Ну-ка, веди меня в свою обитель!

Она взяла его под руку, провела в комнату.

– Совсем неплохо. Тепло и уютно. И не похоже, как ты однажды говорила, на келью!
– И смеясь добавил: - Да и сама ты, по-моему, не похожа на монашенку.

– Неужели не похожа? Ведь тише воды ниже травы, Аркадий Осипович!
– и сделала постное лицо.

Он погрозил ей пальцем, как бы говоря: "Знаем мы вас, скромниц!" - и тут же грузно опустился на стул.

– Сейчас я вас буду поить чаем с вареньем из шикши!
– сказала она немного нараспев, но Аркадий Осипович остановил ее.

– После. А теперь садись и рассказывай!

И она послушно села и начала подробнейшим образом рассказывать о той жуткой ночи, когда оперировала Хутунку. Ольга призналась, что не сама больная испугала ее, а то, что под окнами собрались чуть ли не все жители поселка. Были минуты, с грустью говорила Ольга, когда она будто слышала рядом с собой их затаенное дыхание, видела их суровые глаза, и все это мешало ей сосредоточиться.

– Я потом десятки раз проверяла себя, Аркадий Осипович, - заключила она, - и все больше убеждалась, что оперировала правильно.

Он достал папиросу, вставил в длинный мундштук, но не стал закуривать.

– Что же все-таки было у Марии Никифоровны?
– спросил он, в упор глядя на Ольгу, будто изучая ее.

– Диффузный гнойный перитонит на почве прободного аппендицита...

– Это было установлено при операции?

– Нет, Аркадий Осипович, операция лишь подтвердила мой первоначальный диагноз.

– А именно?

И, как когда-то в институте, она стала быстро и твердо рассказывать:

– Температура была у Хутунки тридцать восемь и девять. Язык сухой с густым белым налетом. Живот очень напряжен. При пальпации ощущалась большая плотность. Когда я резко отнимала руку от живота, больная вскрикивала от боли. Из расспросов выяснилось, что в прошлом году, приблизительно в это же время, у Марии Никифоровны было два приступа. А этот - третий, осложненный перитонитом, Аркадий Осипович. При вскрытии брюшной полости я обнаружила огромное количество гноя. В правой половине живота, у слепой кишки, отросток оказался совершенно черного цвета и очень дряблый, с большим рваным отверстием на верхушке...

– Хорошо, хорошо, девочка моя, - сказал Аркадий Осипович тоном сурового, но справедливого экзаменатора.
– Для начала просто замечательно.

Ольга вспомнила своего любимого профессора Сергея Михайловича Авилова, которому она сдавала в институте экзамен по факультетской хирургии. Вот так же, как теперь Аркадий Осипович, профессор усаживал ее напротив себя, курил сигарету и внимательнейшим образом, почти не перебивая, слушал.

– Что же тут хорошего, Аркадий Осипович?
– сказала недовольная собой Ольга.
– Что же хорошего, если больная через три часа после операции скончалась?