Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Я понимаю, но я хочу работать!
— Вы думаете, они не хотят?
— Но, простите, у меня талант, у меня слава, у меня…
— Проводите товарища, — сказал белый — великий белому слуге.
Гарик хотел задушить великого, но оказался уже на улице — белый слуга был чертовски силен.
И они втроем — Гуревич, его слава и его талант пошли напротив, в бистро, жевать поджаренный «крок мсье»…
Шустер был немцем, которого все принимали за еврея.
Если
Вначале он объяснял людям, что он германец, потомок Гутенберга, который изобрел машину для печатания и в восемнадцатом веке перебрался в Россию.
Его не слушали, ему отвечали, что он типичный Хаим, и что, помимо всего, печатную машину изобрел не какой-то там Гутенберг, — наверное, тоже еврей, — а чистый русский, товарищ Федоров,
Со временем Шустер перестал объяснять свою национальность.
«Еврей — так еврей, — думал он, — что поделать?»
Его бесконечно посылали в Израиль, называли прожженным сионистом, израильской военщиной.
Он молчал. И, наконец, решил уехать к себе на Родину. В Федеративную Республику Германию.
Предки его были из Кельна, кто-то из них даже возводил собор, кто-то участвовал в создании одеколона.
Ему вдруг ужасно захотелось на берега Рейна, к кельнской водичке, и он подал.
Это случилось после того, как он из Шустера внезапно превратился в Рабиновича.
Это длинная история.
И не смешная.
Зачем рассказывать длинные и несмешные истории?
Хотя… Если укоротить.
Так случилось, что Шустер когда-то отдал свою премию на постройку детского лагеря. Долго что-то там строили в лесу и, наконец, его пригласили на открытие. Он поехал с женой, на электричке, потому что у машины, которая всю зиму простояла под снегом, когда они его счистили — не оказалось двух колес. А при ближайшем рассмотрении — и мотора.
Вот они и поехали на электричке.
Неизвестно, случайно или нет, но детский лагерь находился как раз на станции Репино, бывшей Куоккола, где когда-то вышел из моря гений Гуревич.
Жена его осталась в лесу, она не хотела идти, и Эрик пошел к детям сам. У ворот его встретила директриса в бежевом кримпленовом платье.
— Товарищ Рабинович! — раскинув руки, пошла она навстречу.
Шустер остолбенел.
— Моя фамилия Шустер, — представился он.
— Очень приятно, товарищ Рабинович, — ответила она, — а моя — Морозова. Проходите, раздевайтесь.
— Товарищ Морозова,
— А меня Галина Николаевна. Дайте мне ваше пальто, товарищ Рабинович.
Шустера закачало. Он раздел пальто, отдал его Галине Николаевне и начал думать, как бы ей втемяшить свою настоящую фамилию.
— Товарищ Морозова, — начал он, — тут какое-то недоразумение, но моя настоящая фамилия…
Закончить она не дала.
— Это не имеет никакого значения, товарищ Рабинович, потому что мы ее все равно сейчас поменяем.
— Это в каком смысле?
— Да вы не волнуйтесь. Сейсас мы начинаем, и я бы хотела вас представить детям под псевдонимом.
— А — а, — засмеялся он, — так Рабинович — это мой псевдоним?
Теперь заржала она.
— Рабинович — псевдоним?! Вы издеваетесь? Я предлагаю вам настоящий псевдоним, продуманный. Кириллов! Вам нравится? Или Петухов.
— Не понимаю, — ответил Шустер, — а чем плохо Рабинович?
Он начинал путаться, — видимо, товарищ Морозова его запутала.
— Что вы, — всплеснула руками директиса, — Рабинович — замечательно! Но дети могут неправильно понять…
— В каком смысле?
— В религиозом.
— П — простите?..
— Рабинович — это что, это раввин, да?..
— Вроде, — растерялся Эрик.
— А раввин — это поп, так? Поп или нет, я вас спрашиваю?
— В каком-то роде…
— Правильно! А у нас церковь отделена от государства. Тем более — от детей! Поэтому я и прошу вас удовлетворить мою маленькую просьбу.
«Рабинович» задумался.
— А радио? — вдруг спросил он.
— Что радио?
— Кто радио изобрел?
Антонина Тарасовна знала. Но забыла. Поэтому она сказала:
— Наш, русский изобрел! А в чем дело?
— Совершенно верно, — произнес новоиспеченный Рабинович, — Попов изобрел. Дети Попова знают?
— Еще как!
— А поп — это раввин, так?
Морозова растерялась.
— Вроде, — сказала она.
— Так в чем дело? — спросил Эрик. — К тому же моя фамилия Шустер.
Она долго и тупо смотрела перед собой.
— В общем, если вы хотите называться Поповым, — предложила она, — я представлю вас детям Поповым. Ладно?..
— Нет, — сказал Шустер, — не представляйте меня детям, товарищ Геббельс.
— Что, — не поняла она. — Моя фамилия Морозова.
— Всего хорошего, мадам Риббентроп, — попрощался Эрик. И ушел!
Наверное, это было последней каплей.
И он подал.
И вот третий год сидел в дерьме.