Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Возьмите верующих, — посоветовал Леви.
— Особенно они! Я вижу в моем телевизоре, как они запихивают камни в свои пейсы! Они не знают, что у меня телевизор… Они запихивают — а я потом должна рыться в их грязных пейсах. Это адская работа… Ну, я вылетаю завтра через Дакар. Вы летите?
— Отстаньте, — сказал Леви, — меня все это абсолютно не интересует. Ваши камни, ваши пейсы, ваши индусы…
— Странно, — произнесла жаба, — что же вас тогда интересует?
— Иегуда, — сказал он, — сейчас
— А это еще кто такой?
— Вы его не знаете. Поэт, философ…
— Почему это я его не знаю, — удивилась она, — даже очень хорошо знаю. Представьте себе, он у меня тоже работает на копях. И все время философствует. Но он-то и ворует больше всех!
— Как вас зовут? — спросил Леви.
— Интересно, кто кого нанимает? Ну, Рая…
— Расскажите мне, Рая, что вы делаете с деньгами?
Она радостно пискнула.
— Лучше расскажите вы мне, что вы делаете без денег? Пьете кофе?
— Хотя бы.
— И снимаете чердак в районе Сан — Дени. По утрам вы строчите ваши никому не нужные пьески, а потом разглядываете в бинокль из окна фланирующих проституток… И не спорьте — я знаю. Ваших денег хватает только на то, чтобы пожирать их глазами… Послушайте, вы же еще красивый мужчина…
— Еще? — переспросил Леви.
— А что вы думаете — «уже»? «Уже» давно уже прошло… Подумайте — сколько вам еще осталось наслаждаться жизнью?
Леви, впрочем, как и всякий артист, терпеть не мог, когда ему напоминали о его возрасте. Где-то в сорок он прочитал у Пастернака, что тот все время чувствовал себя четырнадцатилетним, и с радостью перенял у него это ощущение. А эта жаба хотела возвратить его на землю…
— Мадам, — резко произнес он, — вы тоже далеко не девочка…
Он хотел ей напомнить про три подбородка, про струйку пота и вообще сообщить, что она не женщина, а жаба — но осекся.
— Ну, что вы замолчали? — спросила Рая, — продолжайте — «… и вы никогда не были большой красавицей». Ведь именно это вы хотели сказать, молодой человек? И вы правы. Вы даже не представляете, как вы правы… Но у меня всегда были деньги. Даже в той стране, где их вообще нет. Скажите, вы когда-нибудь видели, чтобы богатый человек был некрасив? Я — нет! На шею моему мужу вешались такие касавицы, по сравнению с которыми местные королевы красоты выглядят облезлыми шлюхами. А он выбрал меня, некрасивую Раю. Правда, тогда у меня было только два подбородка… Так вы летите или нет?
«Если бы эта жаба была моей женой, — с отвращением подумал Леви, — мы бы с Гуревичем поставили пьесу о Галеви. Это вам не испанская телега».
— Послушайте, Рая, — спросил он, — где вы откопали эти копи?
— У настоящих евреев, — загадочно произнесла она, — всюду есть родственники. И иногда они умирают.
— И у вас умерла тетя в Кейптауне?
— Дядя, царство ему
— Вы уверены, что моя харя останется такой же, когда я увижу алмазы?
— Есть такие идиоты, которые остаются интеллигентами, что бы ни случилось…
— Спасибо за откровенность, — поблагодарил Леви.
— Нет, я вас не понимаю, — Рая перешла в наступление. — Чего вы, собственно, размышляете? Что вам здесь терять, кроме кофе? Так у нас и кофе лучше, уверяю вас, в нашем частном клубе. И вы станете его членом и сможете поболтать с самим Оппенгеймером — он у нас часто бывает. И встретитесь с вашим Иегудой. К тому же, у нас нет антисемитизма и нет черных на террасах кафе, как у вас.
— Будут, — пообещал Леви.
— Друг мой, вы нас плохо знаете… Европа — это же коммунальная квартира, все вместе — белые, черные, китайцы… Я, мой дорогой, предпочитаю квартиру отдельную…
— Я привык, — сказал он, — я всю жизнь жил в коммунальной.
— У вас слишком развит дух противоречия, — произнесла Рая, — впрочем, это присуще нашему народу. Господин писатель…
— Я не писатель, — перебил ее Леви. — Я артист, комик. Я написал только одну пьесу. Для себя.
— Самый длинный путь, господин артист — это путь к кошельку. Я предлагаю вам счастливую возможность его сократить. Когда у вас будут деньги, мой дорогой, вам и играться будет легче. Хотя бы потому, что не надо будет о них думать. Сознайтесь, ведь они вам нужны.
— Нужны, — сознался Леви. — Но я не могу ждать двадцать пять лет.
— Зачем ждать, — удивилась Рая. — Вы их начнете получать сразу же. Завтра я вам выпишу аванс.
— Три миллиона? — спросил он.
Рая весело завизжала.
— Который кофе вы сегодня пьете? — спросила она.
— Кажется, третий.
Она взглянула на его тощую фигуру.
«Из меня спокойно можно сделать трех артистов, — подумала Рая, — а, может, даже четырех».
— Официант, — крикнула она, — принесите для интеллигента сосиски и яичницу из шести яиц! И потом — мороженое!
— Мороженое сначала, — поправил Леви.
Она удивленно взглянула на него.
— И в конце тоже, — добавил он. — Чего вы удивляетесь? Я его люблю. С детства.
Леви жадно пожирал мороженое «Romanoff» и задавал вопросы.
— Скажите мне, Рая, — спрашивал он, — ради чего вы живете? Ну, миллион, потом еще миллион, затем снова — а что дальше?.. Вы умрете — и черви сожрут вас.
— А кто сожрет вас? — спокойно поинтересовалась Рая.
Он поперхнулся и перестал жевать.
— О вас даже песни не напишут, — наконец выдавил Леви.