Бал шутов. Роман
Шрифт:
— С вами приятно разговаривать, — улыбнулся «Шмуц», — остальным, пока объяснишь…
— Идиоты! — успокоил его Леви. — Скажите, а мог бы я сразу дважды застраховаться от смерти?
— То есть как? — не понял агент.
— Очень просто, — объяснил Леви. — Я сажусь впервые в жизни за руль, естественно, умираю от страха, от разрыва сердца, а потом уже погибаю в аварии? А?
Агент начал тереть лоб.
— К сожалению, нельзя, — объяснил он, — люди умирают только один раз.
— А вот это жаль, — опечалился
Он замолк.
— А если я не умираю? — вдруг спросил он.
— Как, совсем?! — испугался агент.
— Ну, положим, еще лет сорок — пятьдесят?
«Шмуц» несколько огорчился. Взгляд его потускнел.
— Это плохо, — признался он, — нехорошо. На вашем месте я бы этого не делал.
— Почему? — поинтересовался Леви.
— Подумайте сами. Все эти годы вы должны будете выплачивать по сто франков в месяц, и получите ваши деньги где-то к вашему столетнему юбилею. Что вы тогда будете с ними делать?
— Вы правы, — согласился Леви. — Конечно, лучше погибнуть сейчас и сразу же получить деньги, чем продолжать жить и получить их через полстолетия. Но учтите, — продолжал он, — до миллиона мне нехватает двести пятьдесят тысяч. Вы не могли бы мне еще что-нибудь предложить?
«Шмуц» несколько испуганно взглянул на Леви.
— А как же? — удивился комик. — Миллион- и ни копейки меньше! Иначе я бы не стал с вами разговаривать… Итак, на что мы еще страхуемся?
— Но у меня больше ничего нет, — пробормотал агент.
— Плохо работаете, — констатировал Леви, — не удовлетворяете широкие запросы трудящихся… Могли бы вы меня застраховать от измены? Если от меня уйдет жена — я могу что-нибудь получить?
— Вы женаты?
— Конечно, нет, — воскликнул Леви. — С чего вы взяли?! И не собираюсь… Так что вы мне дадите в случае ухода возлюбленной?..
Лицо агента вдруг чем-то неуловимо стало напоминать лицо гегемона Семена Тимофеевича, требовавшего валюту в районнном сумасшедшем доме.
— Сто восемьдесят тысяч франков, — отчеканил он.
— Двести пятьдесят тысяч, — потребовал Леви, — и ни сантима меньше!.. Ее уход для меня будет непереносимым ударом… И не торгуйтесь!
— Но вам придется больше платить ежемесячно, — пробормотал агент, и потянулся к микрокомпьютеру.
— Можете не считать, — бросил Леви. — Я согласен. Присылайте ваши полисы!
Уходя, агент как-то вяло обнял его.
— Извините, — пробормотал он, — что я вам не могу пожелать ничего хорошего… ни здоровья, ни счастья… Вы меня понимаете?..
— О чем вы говорите! — сказал Леви и захлопнул за «Шмуцем» дверь…
Он покинул студию через десять минут. Ему ничего не оставалось, как бежать из нее, даже не отдохнув — Леви не был готов умереть даже ради Иегуды. Тем более, что деньги на Галеви
Он шел по Паки со своим чемоданчиком, где лежало три варианта «Иегуды» и сам Галеви, и все ожидал, когда его начнут насиловать. Но, увы, он был никому не нужен — вокруг была масса конкурентов, вернее, конкуренток, которые явно превосходили его своими достоинствами. Этот район славился своими проститутками — красивыми, сдержанными, интеллигентными, напоминавшими женщин высшего русского общества девятнадцатого века. Они говорили на трех языках, благородно улыбались, и скромно, достойно стояли у стенки, как Наталья Ростова на балу…
И Леви хотелось пригласить каждую из них — нет, не в постель, а на вальс или танго…
И вдруг одна, длинноногая, худая, отделилась от стенки и бросилась на него, крича довольно странную даже для Женевы фразу:
— Товарищ Леви! Вы меня не узнаете?..
И товарищ Леви узнал женевскую проститутку — это была бывший член приемочной комиссии, деятель культуры, комсомолка Таня…
— Боже мой, Таня, что вы здесь делаете?
— Работаю, — гордо ответила она.
— И… и довольны… так сказать… работой?
— Очень! Вы не представляете, как это удобно! Всего три — четыре часа — и получаю в десять раз больше, чем на ткацкой фабрике. Даже с учетом премий и сверхурочных…
Таня взяла Леню под руку.
— Я могу вас пригласить в ресторан?
Они пошли в «Ричмонд». Леви был плохо, но одет, комсомолка же была почти нагая — горжетка и колготки.
Но на это никто не обращал внимания, и только Леви периодически интересовался, не замерзла ли она, и предлагал свой пиджак. Они вспоминали прошлое, пили водку и ели сосиски, чем посеяли некоторую панику среди обслуживающего персонала.
— Из всего их выбора предпочитаю сосиски, — улыбнулась комсомолка. — Смешно, а?..
И они заказывали еще…
— А что стало с офицером флота? — спросил Леви.
Комсомолка внезапно разрыдалась.
— Как, — пробормотала она сквозь рыдания, — вы разве не слышали?
— Нет.
— Его забодал бык. В Барселоне.
— Что вы говорите? — испугался Леви.
— Он поднял его вместе с кортиком на рога и так минут шесть носил по арене… Вы не представляете, как он ревел…
— Кто, бык?
— Да нет, офицер… Пока в него не вонзили бандерилью…
— В офицера?! — ужаснулся Леви.
— Да нет, в быка… И вы знаете, какие были его последние слова?
Леви уже не знал, кого? Быка? Офицера? На всякий случай он промолчал…
— Прости, Татьяна! — сказала комсомолка.
«Наверно, все-таки быка, — подумал Леви. — Офицер на такое был явно неспособен».
Они выпили за упокой души русского тореадора…
— А вы знаете последние слова Ореста Орестыча? — спросила она.